ДМБ-2000 (66-ой - 1) - Макар Зольников

макушке заставы. За бетонными плитами мостка через канал — блокпост СОБР и ОМОН. Само село Первомайское. А за ним — Кавказ и Чечня. Вот, собственно, и всё. Говорил же — нечего тут и вспоминать.

Серо-жёлто-выгоревшее пятно, растворившее в нас веру в человечность, остатки юности и смазавшее самое начало молодости.

Первомайка.

Домой

Свет прыгал в темноте, скакал и метался. Звук пришёл раньше, сперва ворчливый и нудный, но приближаясь — всё больше порыкивал. Колонна шла ночью, не дожидаясь утра. И мы ей радовались.

А мы ждали их всю последнюю неделю. Лабинцев. Мы хотели домой. В Краснодар.

Лабинский полк был нашим близнецом, совсем как Ваня с Васей, разве что младший если и уродился послабее старшего, то уж точно не глупее. Мы катались с ними весь второй год службы нашего призыва, пересекались тут и там, а последний раз встретились в…

Если вы помните кино девяностых, самого конца, кино, тогда частенько посвящённое кавказским войнам, то помните «Блокпост». Ну, где пацанов с прапором, хвост на каске, девчонка-снайпер, глухонемая сестра девчонки и всякие казусы с попадосами. Хорошее кино, в меру честное да настоящее, да-да.

Так вот — если вы его видели, то лабинский полк вам знаком. Уж его БТРы так точно, именно их семидесятки катались в кадре, семидесятки со скошенными трубами на жопе, номерам с буквой К на бортах и, если присмотреться, эдакой стилизованной птичкой в полёте на носу снизу.

Техника лабинцев выкрашивалась как на войну в Африке, в её саваннах и прочих джунглях: яркие длинные полосы, порой прямо кричащие и рвущиеся в глаза. Зачем они поступали именно так — не знаю, никто не рассказывал, а мы особо не спрашивали. Нам было достаточно знать о лабинцах рядом, понимая — с их стороны мы прикрыты.

Последний раз видел их там же, где сам попрощался с Кавказом и Чечнёй, второй чеченской и юностью. В селе Автуры, садясь в вертушку, МИ-26, «корову» ВВ, понёсшую нас в Моздок. Пацанов-лабинцев завели внутрь несколько краповиков, летевших меняться, они косились на нас четверых, запущенных раньше всех моим бывшим ротным, командовавшим полётами вованов, и даже не возмущались занятыми откидными сидушками.

На Первомайке мы пересеклись в первый раз. Они пёрли к нам через ночной Хасавюртовский район, ехали менять краснодарский полк, торчащий тут больше шести месяцев и совершенно одичавший от постоянства и дня сурка, не отпускавшего от себя ни на шаг.

— Художник, скоро уедем, — скалился довольный Ким, — слышь, рад?

Я радовался. Первомайка опостылела по самое не хочу, заставила ненавидеть всех вокруг и самого себя из-за невозможности просто сменить картинку перед глазами, пройтись по асфальту с пару километров и невозможности сделать себе кофе. Кофе, к слову, можно было бы стрельнуть у офицеров, но у тех самих закончился.

Колонна рычала и рычала, ворочаясь всё ближе к нам по узкой змее старой дороги. Никогда бы не поверил в радость от звука движков, едущих к тебе. Странная радость, отдающая гадкой слабостью, ведь улыбаешься из-за закончившейся службы, простенькой, не опасной, без войны и крови, просто сложноватой, отзывающейся внутри своей дуростью. Гадкая слабость, говорящая о тебе самом куда больше, чем можно признаться словами.

Думаешь, твоему деду было так же легко и просто, как тебе? Под Сталинградом, на Висле, у Берлина и в нём самом? Да уж.

— Художник, сейчас смена придёт, не спи, — гыгыкал Ким, — ты чего расслабился, душара?

— Чего это я душара вообще?

— Слоняра, ёлы-палы! — Ким скалился и не стоял на месте, как заведённый косолопя по посту. — Краснодар, душ, тепло, столовка и духи, а, Художник?!

И посты, и караулы, и построения, и физо, и вечерние круги по стадиону, и куча шакалья, наконец-то добравшаяся до ведомостей, нормативов, типа учёбы, бесплатной рабочей силы и прочее…

— Ковыляй потихонечку… — я закурил, — Чайка с Собачкиным там сейчас кайфуют. Духи у них, дедов нет, знай ходи в наряды.

— Будут крокодилов сушить с духами, Художник. Гасились, пока вы тут с пацанами службу тянули? Гасились, пусть ответят.

Ким ошибся. Да все ошиблись, включая товарищей сержантов, жаждущих крови конвойцев, так и не попавших в Даг. Ошиблись все, но нам было плевать. Впереди ждала муторная погрузка, эшелон, забитые вагоны и что-то да хорошее.

И в этом мы тоже ошибались.

Выезды стали ближе.

Хотя было и плохо.

Даже очень.

Пулемет бил из темноты, тянулся трассерами к позициям, крошил землю, дерево и людей. Ночь ожила со всех сторон, по кругу бросив на заставу сталь, свинец и огонь. Мины били недолго, но успели прижать к земле многих, а кто-то уже погиб.

Застава огрызнулась в ответ, раздала первые выстрелы с постов, начав новую войну на Кавказе.

— Держи крепче!

— Кто?!

— Берсиров!

— Тащите, бойцы!

С «бэтэра», на грязном одеяле, Берсиров. Берсиров — командует сводной ротой 1 БОН на заставе Гребенской мост. Командует со смерти Мисюры, погибшего в первое нападение. Сейчас сам Берсиров, наверное… У него не голова с грудью — красно-буро-грязное месиво, лохмотья комка и майки.

Одеяло рвётся из рук, санчасть вроде рядом, но одеяло рвётся сильнее — оживший Берсиров рвётся куда-то вверх, булькает, хватая воздух, блестит открывшимся глазом, плюётся тягучей темной слюной. Начмед звенит чем-то, лязгает.

А Берсиров все рвется и рвется куда-то.

Старший лейтенант Эльдар Берсиров не вернулся в Крас.

Как и ещё семеро.

«Во имя вечной славы пехоты»

Р. Хайнлайн, «Звездные рейнджеры»

Наша война (66-ой — 2)

Было очень холодно. Конец декабря девяносто девятого выпал лютым в ночной ярости мороза. Днем еще ничего, жить можно, ночью не спасало почти ничего.

Мы врыли взводную палатку до самых кольев, державших ее. Изнутри обтянули всеми найденными одеялами, топили с вечера до утра обе печки, по половине дня проводя в посадках, пиля и рубя на ночь дрова и не понимая — как же они так быстро сгорают? Но холодно было все также сильно.

Уйти с поста, проторчав свои положенные три часа, изредка постреливая перед собой. Позиции взвода выходили на Аргунское ущелье, темнеющее лобастыми и длинными холмами.

Через траншеи дойти до палатки, перекурив напоследок снаружи, хотя внутри дымили все, кому не лень.

Снять сапоги, размотав портянки и, протерев звеняще-замерзшие ноги, накрутить ткань, ледяную и мокрую одновременно, на голенища, поставив к печке.

Лечь на ящики с гранатами, составленные, четыре штуки, друг к другу вместо нар и кроватей, застеленных нашими плащ-палатками.

Накрыться одеялом, повернувшись спиной к Колькиной спине и прижавшись