Воспоминания пропащего человека - Николай Свешников

Торговали они преимущественно русскими книгами историческими и переводными романами, повестями и другими беллетристическими произведениями и отдавали книги разным лицам на прочет. В то время читались публикой романы Загоскина «Юрий Милославский» (издан был в трех частях с виньетками), за который платили по 4 руб. за экземпляр, «Аскольдова могила» — тоже, «Брянский лес» — 3 руб., а также романы Зотова «Таинственный монах», «Леонид», «Фра-Диаволо», Лажечникова «Ледяной дом», Булгарина «Дмитрий Самозванец», «Мазепа», «Иван и Петр Выжигины». И все эти книги продавались по дорогой цене, а также переводные романы Дюма «Граф Монте-Кристо» в 16-ти частях, перевод Строева, который стоил 8 руб., «Три мушкетера» и «Двадцать лет спустя», тоже 3 руб. Читались романы Евгения Сю «Вечный жид», «Мартин Найденыш»[338], а некоторые любили и зачитывались Поль-де-Коком, и все они продавались по дорогой цене. Поэтому-то эти романы Штукины неохотно продавали, а находили выгоднее отдавать на прочет и выручали за чтение очень порядочные деньги. Впрочем, держали они и учебники.

Но пожар рынка, как и [у] прочих торговцев, положил конец их счастию и спокою. После пожара старший брат Василий Дмитриевич торговал в пролете Гостиного двора на углу Садовой и Невского проспекта. Но те романы, о которых я говорил выше, сгорели, а торговал он более развальным товаром, и то взятым в долг у других книжников. С горя стал попивать и вскоре отдал богу свою грешную душу.

Младший же, Алексей Дмитриевич, сделался писателем, и какая-то пиеска раза два игралась на Александринском театре, но публика ее ошикала и она снята была с репертуара[339], а он сделался сотрудником «Петербургского листка», где и состоял до самой смерти. Скончался он лет десять тому назад в бедном положении газетного труженика <…>

Номер десятый был книжный большой ларь Ивана Герасимовича Воронина, он же и Комаров. В нем торговал на отчет его родной брат Лаврентий Герасимович, а мальчиком был мой родной брат, Иван Федорович, только что недавно привезенный из деревни. У них были книги о всех отраслях наук. Много было медицины, учебников, журналов, романов и книг на иностранных языках.

Место было бойкое — проходы со всех сторон. Так что покупок у них было порядочно и в покупках и заключалось все дело и все барыши. Много покупали они медицинских книг, которые издавал тогда Хан[340], которые ценились очень хорошо.

Лаврентий Герасимович кутнуть тоже очень любил и даже по просьбе брата Ивана Герасимовича господами своими был посажен в пожарное депо (тогда оно существовало) на три месяца, а там заставляли пеньку щипать, т. е. смоленые пеньковые канаты. Когда через три месяца его выпустили, он мне показал свои руки. Это были не руки человека, а самые жесткие кожаные рукавицы и притом же все в волдырях. Или не мимо сказана пословица, что «горбатого одна могила исправит».

Тогда Иван Герасимович на время послал его в деревню, а так как Лаврентий был вдов, то вторично женили его в деревне. Говорят, он венчался пьяный и наутро не помнил, что был обвенчан.

После его отъезда за приказчика стал мой брат, и дела у них пошли лучше. Хозяин к нему в помощь поставил мальчика двенадцати лет, сына своего Николая Иванова, прозванного Шамилем <…>

Брат Иван Федорович прожил у Ивана Герасимовича до 1855 г. Я поехал в деревню, тогда я его взял в свой ларь, в котором я торговал, а его поставил вместо себя.

Когда же приехал обратно в Петербург, тогда отправил брата на родину. Это было уже в 1857 г.

В этом году в деревне он и женился, а по приезде из деревни снял другой ларь в Фуражечном ряду (около того места, где в настоящее время торгует Кузин). После же пожара рынка и когда вновь его отстроили, он около того же места снял лавку в новом корпусе и взял себе мальчика из соседней деревни, которого звали Степаном.

Но тут у него случилось несчастие. Приезжает к нему один господин в карете и привозит новые неразрезанные книги. Книги были дельные и ценные.

Барин был молодой человек, прекрасно одет, собою представительный[341]. Они скоро сторговались, и брат их купил. А потом он у него покупал неоднократно, как у себя в лавке, так и на его квартире.

А когда Ивана Федоровича не было в лавке, то он привозил и продавал через два номера в лавку, Николаю Иванову — Шамилю, и еще третьему, недалеко торговавшему от них, Ивану Ивановичу Ильину, прозванному книжниками Коварным.

Через полгода этот господин является как в лавку брата, так и к тем двоим. И является не в карете, как это было прежде, а окруженный полицией, и, прямо обращаясь к брату, говорит:

— Я вот продавал этому господину и еще двоим, которых я вам покажу.

— Покупали вы у этого господина книги?

— Нет, не покупал. Я их первый раз вижу.

— Ну, тогда начнем мы делать обыск. Позвать сюда старосту и понятых, — обратился пристав к городовому.

Скоро явились названные лица. Стали делать обыск. Пересмотрели все полки с книгами, но решительно ни одной искомой книги не нашли. У Николая Иванова — тоже. У обоих лавки тогда же запечатали. Пошли к Ильину. Тот, завидя полицию и известную ему личность, оробел и сознался.

— Я, — говорит Ильин, — покупал, но не знал, что они краденые.

И стал доставать с полок расставленные купленные им книги.

— Вот все книги, что я у них купил.

Данченко подтвердил. Все эти книги связали бечевками и приложили печати. И все (Иван Федорович. Иван Иванович Ильин, староста серебреник Лутугин и понятые с полицией) гурьбой пошли (у Ильина лавку не опечатали) в участок. Составили протокол, и все бывшие лица подписались.

Дело было передано прокурору. Прокурор — следователю, и дело пошло законным порядком. Хотя брат и Николай Иванов были на свободе, но лавки у них опечатаны, торговать нельзя. И они запили горькую и очень жалели, что не сознались, как это сделал Ильин. Но было уже поздно <…>

Когда следствие кончилось и дело передано в окружной суд, тогда брат нанял себе защитника, присяжного поверенного Халтурари[342], кажется, грека. Хорошо говорил защитительную речь защитник, и благодаря этой блистательной речи брат был судом оправдан. Оправдан был и Николай Иванов — Шамиль.

Но дело это им дорого стоило. Иван Федорович после судебной процедуры, которая расстроила его нервы, сделался неузнаваем, и, казалось, это неприятное дело и хмельные напитки как будто расстроили его умственные органы, особливо в то время, когда он запивал, а это бывало очень часто <…>

А.Д Штукин. Книжники[343]

Несколько лет тому назад ходили по улицам нашей столицы так называемые букинисты (разносчики книг); книги они носили в перекинутых чрез левое плечо двухконечных холщовых мешках и в связках, которые имели в правой руке. В тридцатых годах они торговали исключительно русскими книгами, но в сороковых заменили их иностранными. В сорок девятом или пятидесятом году на них пало подозрение в распространении книг запрещенных, и торговля вразнос была воспрещена[344]. Но и после этого, несмотря на воспрещение, букинисты продолжали, хотя и в уменьшенном виде, свой промысел, и, может быть, их промысел продолжался бы и по настоящее время, но они стали злоупотреблять своею торговлею: так, например, французскую неполную книгу они превращали в полную, что делалось ими весьма искусно; пятитомное сочинение у них могло быть полным в трех томах. Делали они это таким образом: купив разрозненное сочинение, хоть бы томы первый, второй, четвертый, они на четвертом томе соскабливали с заглавного листа слова «том четвертый» и наклеивали на это место другие: «том третий»; на конце тома соскабливали «конец четвертого тома» и наклеивали одно слово: «fin»[345]. Таким родом изготовленное неполное сочинение они продавали за полное. Другого рода злоупотребление заключалось в том, что, ознакомившись с каким-либо господином, втирались к нему в доверенность и выпрашивали у него на комиссию, для продажи, ненужные ему книги, но денег за них почти что никогда не доставляли. Такие и другие разного рода плутни мало-помалу стали охлаждать публику к подобным торгашам, и книжная торговля вразнос в настоящее время уже совершенно исчезла, но сами букинисты не исчезли и теперь производят торговлю книгами на мостах, улицах, а также и в рынках.

Рыночная и уличная книжная торговля поддерживается исключительно покупкою старых книг на домах, аукционах, а также и на самих местах торга. Она, так же как и другие отрасли модной промышленности, имеет свои темные стороны. В особенности рыночные торговцы пользовались неправильными средствами к увеличению своего благосостояния пятнадцать-двадцать лет назад. В то блаженное время большая часть приказчиков, служащих в книжных магазинах, не отказывала себе в удовольствии сбывать темным путем на рынок хозяйскую собственность. Рыночные торговцы не пренебрегали подобного рода кражами, что очень естественно, потому что от подобных краж они пользовались барышами, и даже сами старались натолкнуть неопытного приказчика на этот промысел, а также и мальчиков учили тому же. Нам рассказывали про одного торговца, будто бы он начал свою торговлю с такими ничтожными средствами, что имел у себя на столике, на котором торговал, книжонок не более как на десять рублей, но при помощи магазинных приказчиков и мальчиков в какие-нибудь десять лет приобрел такое состояние, что сделался образцовым и самым главным торговцем рынка. Другой ранним утром, по назначению приказчиков, когда не могло быть хозяев, ходил с мешками в магазины, где уже приготовлялся заранее ему товар, которым он набивал мешки и отвозил в свою лавочку. Переплетчики, принимая для брошюровки от издателей книги, делали своему заказчику много дефектов собственно для того, чтобы как можно более сформировать для себя полных экземпляров и потом сбыть их на рынок. Нам рассказывали также, что и некоторые типографщики, принимая заказ на напечатание книги, припечатывали по заводу[346], а иногда даже и более лишнего и продавали их по недорогим ценам рыночным книгопродавцам. Из кадетских корпусов и других училищ прислуга таскала учебники в эту, как называли рынок, Калифорнию. Много также сбывалось на рынок книг, похищенных и от частных лиц, и из казенных библиотек. Само собой разумеется, подобного рода промышленность давала слишком много выгод, и потому книжных торговцев рынка более и более размножалось: прислуга, едва только успев выжить ученические годы, отставала от хозяев и открывала свои маленькие лавочки, имея в виду не правильную торговлю, но исключительно приучение темных поставщиков. Книги, покупаемые от воришек, тотчас же перепродавались ими другим, состоятельным торговцам, и таким образом, однажды навсегда, шла их промышленность. Подобный процесс рыночной книжной промышленности продолжался довольно много лет, но в настоящае время он, по-видимому, исчез, потому что от рыночных торговцев мы слышим много жалоб на упадок их промышленности. Они говорят, что кто успел в прежнее время составить себе состояние, тот и в настоящее время ведет довольно порядочного объема торговлю, но кто не успел, тот бедствует, перебиваясь с хлеба на квас, тем более люди, обремененные многочисленным семейством.