Лето в пионерском галстуке - Катерина Сильванова

— Нет, ещё раньше. На каруселях, может быть.

— Когда я трогал тебя за колено?

— «Я, я, я», — раздражённо пробормотал Юрка. — Да при чём здесь ты? Это само произошло, ты ничего не делал.

— Точно ничего? — Володя взволнованно закусил губу, взгляд его стал умоляющим.

— Точно, — кивнул Юрка.

— Хорошо… — протянул Володя, наконец ложась на землю и снова устраивая голову на Юркиных коленях. — Это хорошо.

Не желая больше сдерживаться, Юрка осмелился снова протянуть руку и коснулся его головы. Володя наконец закрыл глаза, а Юрка стал гладить его волосы, замерев всем остальным телом на несколько долгих, сладких минут.

— Выключить радио? Может, всё-таки поспишь? — чуть погодя спросил он.

— Всё равно не смогу.

— Волнуешься из-за спектакля?

— Да нет, просто когда долго не спишь, засыпать становится труднее и труднее, а я не спал уже две ночи.

— Если не можешь уснуть ночью, спи днём. Прямо сейчас, а я тебя покараулю.

— Зачем меня караулить? — он улыбнулся. — Я никуда не уйду.

— А я прослежу за тем, чтобы никто не пришёл к нам. А ещё — поучу сценарий, — хмыкнул Юрка.

Володя кивнул:

— Давай попробуем.

Юрка убрал руку с его волос и только взял тетрадь в обе руки, как Володя, не глядя, снова забрал у него левую и положил её обратно к себе на голову. Юрка усмехнулся. Но на Володином лице не отразилось ни следа эмоций.

Юрка пытался учить роль, но сосредоточиться на тексте не получалось. Он то и дело опускал взгляд вниз, на Володино лицо, заглядывался, наблюдая, как дрожат его веки и ресницы. Любуясь и переживая одновременно.

— Всё равно не можешь? — тихо спросил Юрка.

— Никак, — со вздохом ответил Володя.

— Спеть тебе колыбельную? — хохотнул Юрка.

— Да. Но лучше сыграй. На спектакле. Я так хочу увидеть самого необыкновенного, самого лучшего на свете Юрку за фортепиано и услышать «Колыбельную». Ты же её так любишь, а я… так хочу посмотреть на тебя. Полюбоваться. Очень хочу. Сыграй её для меня.

Юрка бы скорее ивовый ствол зубами перегрыз, чем отказал бы ему сейчас. После таких слов он почувствовал себя лучшим на всей планете. Разве можно было не почувствовать? Разве можно было не стать лучшим? И Юрка стал.

— Я сыграю. Для тебя.

Вернувшись в лагерь сразу после отбоя, он нарисовал на длинном листе бумаги клавиатуру и начал тренировать визуальную память. А ещё раздобыл нотный лист, переписал ноты «Колыбельной» и сунул их в карман, чтобы всегда были с ним, чтобы повторять их при любом удобном случае.

Только вот этим вечером не успел потренироваться, потому что Ольга Леонидовна завалила его работой по самые уши. А когда он её выполнил, будто издеваясь, дала ещё. Видимо, рассудив, что оболтус Конев и есть причина Володиных неудач, эта вяленая чехонь начала гонять его и в хвост, и в гриву по всему лагерю с тысячью поручений и задач.

Володя же с головой окунулся в вожатские дела — пятый отряд тоже готовил сценку к родительскому дню. У Юрки совсем не было ни времени, ни возможности ему помочь, увидеться. Огорчённые донельзя, вечером они кое-как улучили десять минут, чтобы побыть вдвоём. Юрку соблазняла мысль, что они могли бы встретиться ночью, но после новости, что Володя не спал двое суток, он даже мысленно не заикнулся предложить погулять после отбоя. А ведь Юрка в последнее время тоже спал плохо. Но он-то мог уснуть хотя бы на пару часов, а Володя не мог вовсе. И Юрка знал, что это не преувеличение — то, на что он не обращал должного внимания раньше, сейчас стало бросаться в глаза: тёмные круги под глазами, Володина вялость и подавленность. Как бы Юрка ни хотел быть с ним всегда, он не имел морального права требовать, чтобы Володя не спал вообще.

На следующий день, день рождения «Ласточки», Юрка даже не надеялся выкроить и получаса перед началом праздника, чтобы побыть с Володей наедине. Но вышло ещё хуже: у них не нашлось ни минуты. С самого утра Юрке поручили выполнить миллиард мелких дел, сдать пять пятилеток за три года, построить пару БАМов[7] и перетащить пианино. По поводу последнего он возмущался больше всего — расстроится же. Тем не менее настроение у Юрки было боевое.

— Быстрее, выше, сильнее! — услышал он голос физрука Семёна, доносившийся со спортплощадки. Голос у того гремел будь здоров, на площади слышно.

Юрка впервые в жизни официально — с благословения Ольги Леонидовны — пропускал зарядку, шёл к эстраде украшать её к концерту и слушал физрука. Ждал, когда от этого голосища затрещат деревья, и думал, что он, Юрка, и так всех быстрее, выше и сильнее, а ещё лучше — и вовсе всемогущ. Разве можно было считать иначе, если с ним, с оболтусом Коневым, происходили просто сказочные события? Володя, тот самый комсомолец-красавец-умниц Володя, целовал его в щёку, брал за руку и говорил: «Ты такой красивый, когда играешь». Да, случалось оно редко, но не по их вине. «Дай волю, — сказал вчера вечером Володя, — никогда бы тебя не отпустил».

Перетащить пианино оказалось не такой уж и трудной задачей — у Юрки в помощниках был ушастый Алёша и завхоз Саныч, у пианино — колёсики, а у чёрного хода кинозала и у эстрады — специальные пандусы. Но инструмент всё равно было жалко. Пока волокли, Юрка беспомощно бурчал себе под нос: «Магнитофона им мало, а если дождь?» — а как установили и проверили звучание, выругался — как пить дать расстроено, «си» вообще не звучит.

— Ну и кто теперь настраивать будет?

— Да мало ли у нас умельцев, Юрок, найдём человека. — И завхоз бодрым шагом направился в административный блок.

— А ты не умеешь? — наивно поинтересовался Алёша.

— Настраивать? Конечно нет. Но как-то раз, кстати, попробовал — просто я ненавидел, когда оно звучит не так, а дождаться настройщиков терпения не хватало, вот и полез сам. Меня тогда чуть лопнувшей струной не прибило, — не без хвастовства заметил он. — Видишь шрам на подбородке?