Взгляни на дом свой, ангел - Томас Вулф

А не спеть ли нам нашу песенку в честь Красавчика Хела? — сказал Ральф Ролле своему приятелю Джулиусу. На нем был котелок, нахлобученный на самые брови нахальной веснушчатой физиономии. Он вытащил из кармана растрепанную пачку табака и с залихватским видом откусил угол.

– Хочешь пожевать, Джу? — спросил он. Джулиус взял пачку, утер рот в вислогубой мужской усмешке и заложил за щеку большой кусок. Он приносил мне сладостность корений.

— Хочешь, Верзила? — ухмыляясь, спросил он Юджина.

Я ненавижу его за то, что он хотел бы на дыбе этого жестокого мира растянуть меня еще сильнее.

— Черт! — сказал Ральф Ролле.— Красавчик сразу ножки протянет, если попробует пожевать.

Весной, как вялые змеи, просыпаются мои враги.

На углу Черч-стрит, напротив новой псевдотюдоровской епископальной церкви, они остановились. Над ними на холме поднимались шпицы методистской и пресвитерианской церквей. О, древние шпили, о, дальние башни!

— Кому со мной по дороге? — спросил Джулиус Артур.— Пошли, Джин. Автомобиль ждет внизу. Я подвезу тебя.

— Спасибо, но мне не туда,— сказал Юджин.— Я в город.

Их глаза, жадно вперяющиеся в «Диксиленд», когда я вылезу.

Ты домой, Вилья?

Нет,— сказал Джордж Грейвс.

— Ну, так последи, чтобы с Хелом ничего не случилось,-— сказал Ральф Ролле.

Джулиус Артур грубовато захохотал и сунул руку в волосы Юджина.

– Хел Сорвиголова,— сказал он.— Гроза Зазубреного перевала.

— Не поддавайся им, сынок,— сказал Ван Йетс, поворачивая к Юджину спокойное благодушное лицо.— Если тебе будет нужна помощь, дай мне знать.

— Всего, ребята.

— Всего.

Они пошли через улицу, толкаясь и увертываясь друг от друга, и свернули у церкви в переулок, круто спускающийся к гаражам. Джордж Грейвс и Юджин продолжали подниматься вверх по склону.

Джулиус — хороший парень,— сказал Джордж Грейвс.— Его отец зарабатывает больше всех других адвокатов в городе.

Да,— ответил Юджин, все еще уныло думая о «Диксиленде» и о неуклюжих обманах, к которым он прибегал.

Мусорщик медленно взбирался вверх по склону рядом со своей глубокой треугольной повозкой. Время от времени он останавливал грузную медлительную лошадь, длинной метлой сметал мусор мостовых и канав в совок и ссыпал его в повозку. Пусть Гордость не презрит их труд полезный.

Три воробья ловко прыгали между тремя свежими дымящимися яблоками конского навоза, выклевывая лакомые кусочки с изяществом разборчивых гурманов. Вспугнутые приближением повозки, они с досадливым чириканьем перепорхнули на забор. О, слишком тебе подобный — неукротимый, быстрый, гордый.

Джордж Грейвс поднимался по склону в медленном тяжеловесном ритме, сумрачно глядя в землю.

— Знаешь, Джин,— сказал он наконец,— не может у него быть такого дохода.

Юджин на секунду задумался. Разговор с Джорджем Гренвсом всегда приходилось возобновлять с того места, ка котором он оборвался три дня назад,

У кого? — сказал он.— У Джона Дорси? По-моему, может,— добавил он, ухмыляясь.

Ну, уж во всяком случае, не больше двух с половиной тысяч,— мрачно объявил Джордж Грейвс.

Нет! Три тысячи, три тысячи! — сказал он придушенным голосом.

Джордж Грейвс повернулся к нему с сумрачной недоуменной улыбкой.

Что это с тобой? — спросил он.

Ах ты, дурак! Распроклятый дурак! — пропыхтел Юджин.— Ты с тех пор думал об этом!

Джордж Грейвс засмеялся виновато, смущенно, басисто.

Слева над вершиной холма, отдаленно нарастая, вздымался елей методического органа, сопровождаемый сочным контральто, которое нарасхват приглашалось на похороны. Пребудь со мною.

Из плакальщиков самый гармоничный, восплачь опять.

Джордж Грейвс повернулся и начал рассматривать четыре больших черных дома на выровненных площадках, которые поднимались к церкви на Пастон-плейс.

— Недурная недвижимость, Джин,— сказал он.— Пастоновская собственность.

Как быстро наступает вечер. Вздымает гордая блудница расширенную грудь, выводя сложные фиоритуры.

— Все это когда-нибудь достанется Гилу Пастону,— сказал Джордж Грейвс с добродетельным сожалением.— Он ломаного гроша не стоит.

Они добрались до вершины холма. Через квартал Черч-стрит горизонтально упиралась в узкое ущелье бульвара. С убыстрившимся биением сердца они смотрели нa кишение города.

Негр осторожно окапывал круглые, рыхлые клумбы пресвитерианского кладбища; время от времени он нагибался и толстыми пальцами нежно разминал землю у корней. Старая церковь с острым шпилем гнила медленно, благопристойно, обеспеченно, точно жизнь добродетельного человека — сверху вниз, в сыром, обросшем лишайником кирпиче. Юджин с секундной гордостью благодарно посмотрел на ее темную чопорность, на солидную шотландскую воспитанность.

— Я пресвитерианин,— сказал он.— А ты?

— Когда я хожу в церковь, то в епископальную,— ответил Джордж Грейвс с кощунственным смехом.

– К черту этих методистов! — сказал Юджин с изящной презрительной гримасой. — Для нас они слишком уж плебеи. Бог в трех лицах — святая троица. Брат Грейвс,— продолжал он жирным промасленным голосом.— Я не видел вас на прошлом молитвенном собрании в среду. Где во имя Иисусово вы были?

Открытой ладонью он изо всех сил хлопнул Джорджа Грейвca между мясистых лопаток. Джордж Грейвс пьяно зашатался, пронзительно захохотав.

– Да видите ли, брат Гант,— сказал он,— у меня было свиданьице с одной из почтенных сестер в коровьем хлеву.

Юджин сжал в бешеных объятиях телефонный столб и эротически вскинул ногу на вторую приступку. Джордж Грейвс привалился к столбу тяжелым плечом — его массивное тело было опустошено хохотом.

Через улицу пронесся горячий вихрь пара из прачечной «Аппалачи», и сквозь открывшуюся внутреннюю дверь конторы они на мгновение увидели негритянок, до плеч погружающих мокрые руки в струение своих одежд.

Джордж Грейвс утер глаза. Утомленно смеясь, они перешли через улицу.

— Мы не должны так говорить, Джин,— с упреком сказал Джордж Грейвс.— Нет, правда! Это нехорошо.

Он быстро погружался в угрюмую серьезность.

Все лучшие люди города принадлежат церкви,— сказал он убежденно.— И это очень здорово.

Почему? — спросил Юджин с ленивым любопытством.

А потому что,— сказал Джордж Грейвс,— так ты знакомишься со всеми людьми, которые чего-то стоят, черт их дери.

«Стоят того, чтобы их черт подрал!» — быстро подумал он. Забавная мысль.

— Это полезно в деловом отношении. Они тебя запоминают, начинают уважать. А без них, Джин, в этом городе ты ничего не достигнешь. Быть христианином,— добавил он благочестиво,— стоит того.

— Да,— серьезно согласился Юджин,— ты прав.

Идти степенно в божий храм среди почтенных прихожан.

Он грустно задумался о своем утраченном благонравии и о том, что когда-то он в одиночестве бродил по чинным улочкам божьего шотландского городка. Непрошеные, они явились вновь завладеть его памятью — бритые лица добродетельных торговцев, ведущих свои тщательно умытые домашние царствия покорно совершать все положенные обряды, сухие, приглушенные улыбки благочестия, скованная страсть истовости, с которой они молили, чтобы господь возлюбил их деловые сделки, или отдавали девственных дочерей на святое торжище брака. А из даже еще более глубоких штолен его сознания к берегам его былого голода медленно всплывали огромные рыбы, чьи имена он знал не все, чьи имена, собранные в слепых усилиях из тысяч книг, от Августина (тоже всего лишь имя) до Джереми Тейлора, английского метафизика, были формулами, на миг зажигавшими чешуйчатые огни — электрические, фосфоресцирующие, освещающие магическими ассоциациями бездонные глубины обряда и религии. Они возникали — Варфоломей, Иларий, Златоуст, Поликарп, Антоний, Иероним и сорок каппадокийских мучеников, которые шли по волнам, свернутым в кольца, как их собственные зеленоватые тени, и через мгновение исчезали.

— Кроме того,— сказал Джордж Грейвс,— так же принято. Честный путь —самый прямой.

По ту сторону улицы на втором этаже небольшого трехэтажного кирпичного здания, служившего приютом нескольким юристам, врачам и дантистам, доктор Г.М. Смейзерс энергично нажал на педаль правой ногой, взял ватную колбаску у своей помощницы мисс Лолы Брюс и, плотно заложив ее за губу невидимого пациента, сосредоточенно наклонил свою фешенебельную лысую голову. Легкий ветерок откинул тонкие занавески и показал его — знающего свое дело, в белом халате, с бором в руке.

— Так не больно? — спросил он нежно.

— Оэн оно!

— Сплюньте!

С тобой беседуя, я забываю время.

– Наверное,— сказал задумчиво Джордж Грейвс,— золото, которым они пломбируют зубы, стоит больших денег.

— Да,— сказал Юджин, захваченный этой мыслью,— если золотые пломбы есть хотя бы даже у одного человека из десяти, это даст десять миллионов только на Соединенные Штаты. А сколько это будет, считая по пять долларов штука, ты и сам легко сосчитаешь.