Красное колесо. Узел 4. Апрель Семнадцатого. Книга 1 - Александр Солженицын

Вопрос: о южных славянах в Австрии. Ответ: только независимость славян единственно удовлетворительное решение. Вопрос: может ли повлиять декларация 27 марта на будущность Константинополя и проливов? Ответ: Россия должна будет настаивать на своём праве закрывать проливы для прохода иностранных военных судов. А это возможно в том случае, если она получит господство над проливами и возможность укрепить их. Вопрос: а не полагаете ли вы, что Соединённые Штаты будут возражать против такого решения? Ответ: мы истолковываем заявление Вильсона в том смысле, что Соединённые Штаты не против господства России над проливами… (А Вильсон-то, видимо, как раз и против.)

Alea jacta est![3] – и что ж теперь балансировать. Карты открыты, и надо иметь мужество стоять за свои убеждения. Так и писать:

…продолжая питать полную уверенность в победоносном окончании настоящей войны в полном согласии с союзниками…

Надо выбрать одну сторону – и на ней стоять. Недопустимо дать поколебать союзные отношения. Недопустимо уменьшить или ослабить русскую долю в итогах войны – особенно теперь, когда война кончается.

И на закрытое заседание Временного правительства о ноте настроился Милюков несокрушимо.

Заседание устроили – в довмине, у Гучкова. Такой важный вопрос, что должны присутствовать все, а Гучкова уже вторую неделю не видели в Мариинском. Итак, поехали все к нему.

Он вышел к ним из спальни слабым шагом. Поздоровался, не с каждым за руку, – поклонился общим поклоном и опустился в откинутое кресло. Ослабление сердца, шалило оно давно, – а выглядело так, что вот он среди них первый подкошенный, раненый.

Смотрел Павел Николаевич на его тяжёлое хмурое лицо с сожалением и глубоким неодобрением. Никогда Гучков не был друг, никогда союзник. (Когда Милюков после американского турне вошёл в Третью Думу – то большинство сразу встало и вышло, в протест против его американских свободных речей, – и Гучков же вышел из первых.) Но в такие-то недели, на таких-то вершинах – могли бы объединиться: только Гучков тут ещё и понимал как следует, чтó такое Проливы. Как бы они выстояли вдвоём! – совсем иначе направили бы правительство. Да не только не поддержал Гучков союза – он и своего-то места не удерживал. Вот тебе и знаменитый дуэлянт. От пессимизма ослабилась его воля.

Как и ожидал Милюков, бой против семёрки и за мозги остальных – не был лёгок. И прежде всего атаковали проливы – что это отрыжка старого славянофильства. (Милюков – и славянофильство!..) Не поскупился объяснить им вопрос в полноте.

Недобросовестно смешивать мои взгляды на проливы со славянофильскими. Я настаиваю не по шовинистическим мотивам, и вопрос о самом Константинополе для меня второстепенен. (Хотя не забудем, что турками – он просто захвачен, он никак не их.) Но: нам нужен выход в море для экспорта продуктов нашего Юга. И: мы должны обезпечить себе лёгкость защиты Чёрного моря. Проливы нейтрализованные (как уже публично соглашались Керенский и Терещенко) этого не обезпечивают: нейтральные проливы могут легко захватить, они открылись бы для чужих военных судов, и значит, в Чёрном море придётся держать постоянные большие силы. Нынешнее турецкое владение проливами – даже лучше, чем нейтрализация. Но в Константинополе сегодня – уже Германия. Так что истинная постановка вопроса: будут ли проливы германские или русские? (И взятие нами проливов должно стать совершившимся фактом ещё до мирной конференции, иначе мы их не получим.)

Затем дискуссия об «аннексиях и контрибуциях», левые министры легко и бездумно переняли этот левый (на самом деле германский) лозунг. Объяснял Милюков терпеливо. Отказ от «аннексий» есть отказ от перестройки Серединной Европы и Балкан, и для Англии он даже лёгок, ибо у неё там нет интересов, она вон спешит захватить Месопотамию и Палестину, а Россия пусть хоть и ничего не получает. К чему весь этот лозунг? – чтобы Россия освободила союзников от обязательства отдать нам проливы? Ну что ж, они охотно пойдут на эту жертву. Отказ от «аннексий» может ускорить заключение ближайшего мира, но не даст Европе мира длительного. И неужели отказ от прав России вызовет подъём духа в войсках?

Керенский (даже голоса его пронзительного Милюков стал не выносить) настаивал, что если уж не включать «аннексий и контрибуций», то во всяком случае – «самоопределение угнетённых национальностей». Милюков сразу его поймал: согласился. (Это же оно и есть: перестройка Серединной Европы, освобождение западных и южных славян, трансильванских румын, заодно эльзасцев и армян, и ужатие наших противников.) По незрелости своего ума Керенский не додумал, что «самоопределение национальностей» как раз и потребует «аннексий», – а как же им иначе выделиться? (Это победа: «не преследовать захватных целей» – оставляет Милюкову больше свободы действий.)

Придирался Керенский и к другим выражениям, предлагал свои исправления – но хуже, это чувствовали даже его сторонники. Тогда стал ломить уже что-то совсем несуразное: чтобы в этой ноте обратиться не столько к правительствам, сколько к демократическому общественному мнению западных стран. Министры застеснялись. Князь Львов глупо улыбался. Чёрный Львов глупо каменел. Но Милюков, мастер компромисса, блистательно нашёлся, соединить с навязанными ему Альбером Тома «гарантиями и санкциями, которые необходимы для предупреждения новых кровавых столкновений в будущем»: «проникнутые одинаковыми стремлениями передовые демократии найдут способ добиться тех гарантий и санкций, которые…»

Так – и Тома сохранился (важно иметь его в сторонниках ноты), и Керенский удовлетворился, – и как будто всем пришлось.

И ещё же убеждал Милюков министров: да может только благодаря войне у нас всё ещё держится, а то бы рассыпалось. (Министры, по согласию, уже пустили слух в несколько уст: если мы нарушим союз – Япония объявит нам войну и нападёт с Владивостока.)

И получилась нота, незаметно, покрепче Декларации. Vivat, Милюков!

Но момент – исторический. И, предусмотрительно не исключая неприятностей впереди, Милюков внушительно отметил: что, стало быть, правительство в полном составе согласно целиком с данным документом – и берёт на себя ответственность за его содержание?

Кто молчал, кто кивал. Не нашёлся возразить и Керенский.

Принято.

Оставалось решить дату опубликования. Дни стали все какие-то текучие: это воскресенье 16-го Совет постановил всем работать и служить, а этот вторник 18-го – праздновать по новому стилю интернациональное 1-е мая, чтобы в один день со всем Западом (хотя в этом году на Западе его не праздновали, воюя по-серьёзному). С Советом не поспоришь. Но может быть и красиво: эту ноту как раз и пометить 18-м числом? Однако по той же причине 19-го не будет газет. Ну, значит, опубликуется 20-го, а через дипломатов потечёт раньше.

Так ещё лучше!

В общем – выстоял Милюков. Не обидел союзников, не расторг Согласия!

18-го погода была совсем не праздничная – серое небо, резкий пронзительный ветер, ни весна ни зима. Редко проглядывало через облака кислое солнце. Небезынтересно было бы Павлу Николаевичу посмотреть это народное скопище – но какая-то скованность, неловкость перед большими толпами, да и опасность (да и память, как унизительно задержали на похоронах), – нет, министрам не место в этом кишеньи, а Павлу Николаевичу особенно. Остался дома. Да уже накануне из своего министерского кабинета на Певческом он мог любоваться по верху Зимнего дворца: «Да здравствует Интернационал». А сегодня с интересом собирал сведения по телефону и всех просил звонить ему. И жена Анна Сергеевна ходила посмотреть, рассказывала. И заходили коллеги-кадеты.

Говорили, что уступает дню похорон, но больше полустолицы на улицах. Трамвайного движения нет, не выехали извозчики, закрыты все магазины и рестораны. По всем мостам, по всем улицам стекаются к центру (да и под окнами, по Бассейной, валили), множество красных флагов (ни одного трёхцветного), на мостах еле удерживаемых против ветра. Но удивительно, что порядок идеальный: колонны послушно маневрируют, пересекаются, отступают, идут параллельно, ни одного несчастного случая. Весь Невский – лес красных флагов и плакатов, на углу Садовой – вообще не пробиться. Везде много военных оркестров, но сами воинские части организованно не маршируют, а солдаты шатаются группами и одиночками. Продвигаются через толпу грузовые автомобили с ораторами на платформах. (Но всеми платформами овладел Совет, а кадетским ораторам не дали ни одного места…) Больше всего платформ пошло на Марсово поле, там – центр митингов, и выступают все лидеры Совета, но Ленина нет, а большевиков много. А и повсюду: кто только влезет повыше, крикнет «товарищи» – уже толпа и митинг.

А – что говорят ораторы? о внешней политике что?

Например, на Мариинской площади – анархисты-коммунисты, чёрный флаг с красными буквами, кричат всякий бред: скорейшее окончание войны, захват всех земель, уничтожение всех частных собственностей, не верить Временному правительству и всем буржуям…