Красное колесо. Узел 4. Апрель Семнадцатого. Книга 1 - Александр Солженицын

На ст. Тыловая Юго-Восточной ж-д партия проезжающих солдат не дала гасить пожар вагона с сеном, арестовала железнодорожного служащего, руководившего тушением. Окружила начальника станции, не давала и ему делать распоряжений, кричала: «Бей железнодорожников!»

ДОКУМЕНТЫ – 13

18 апреля

ГЕРМАНСКАЯ СТАВКА – БЕРНСКОМУ ВОЕННОМУ АТТАШЕ ФОН БИСМАРКУ

Его превосходительство генерал Людендорф указывает, что через Германию будут пропущены только такие русские, которые не враждебны нам.

18 апреля

АТТАШЕ ФОН БИСМАРК – ГЕНЕРАЛУ ЛЮДЕНДОРФУ

Только такие русские будут отправлены, которые действуют в пользу мира.

36

И вдруг в субботу, 15-го, по всему образованному Петрограду пополз слух, что Милюков – уходит из правительства! И настолько это было ошеломительно и невероятно, что ни одна газета не посмела подхватить. Но и настолько же всё-таки широко, что «Новое время», нащупывая свою новую роль при новом режиме, на другой день напечатала решительное опровержение. (С намекающей оговоркой, однако, что в ближайшее время Временное правительство обсудит вопрос о международных отношениях.)

Дожил Павел Николаевич! – «Новое время» его поддерживает…

И откуда ж это потянуло? Да от Керенского конечно. И от его мутных дружков Терещенко-Некрасова. Может быть, и от болтуна Владимира Львова. Вечером 13-го Милюков только угрозил, что подаст в отставку, – и уже утром 15-го болтает весь Петроград. И чего стоют эти министры? И чего стоит это всё правительство?

Да самой тяжёлой частью министерствования и было для Павла Николаевича – изнурительное сидение на ежедневных (а то ещё и ежевечерних) заседаниях Совета министров. Такую интересную достройку своего кабинета он вёл – создание экономического и правового департаментов (а никого в министерстве не сменял с постов, ценя заведенную традицию, и Нератов оставался главной работающей силой), важнейшие и осмысленные переговоры с послами, – нет, ото всего этого надо было отрываться, и приезжать сюда отсиживать часы и часы. (И кто серьёзно работал у себя в министерстве – все приезжали вот так же, через силу.) Да все они, кроме Милюкова, занимались политикой внутренней, а требовались в конце войны поворотливость и смысл – в политике внешней. Вовремя не заняв правильной позиции, вовремя не захватив, не оговорив своей национальной доли, – потом не наверстаешь и годами работы всей страны.

Как будто разрабатывали важные проекты, вот просидели весь субботний вечер и ночь, – разбирали, вникали, утверждали по пунктам – как будто три важнейших закона: о правилах муниципальных выборов, об организации милиции и устройстве полковых судов. Но те суды были вынужденной и глупой демагогической мерой, муниципальные выборы не обещали состояться раньше конца лета, только милиция, действительно, уже припекала, потому что грабежами и безчинствами трясло и столицу и страну. Но как могла справиться та милиция, если всё соединённое Временное правительство вот уже второй месяц только и умело по каждому случаю выпускать Воззвание – умоляющее, а то и почти слезливое? Захватывают типографии, силой закрывают издания? – пусть пострадавшие жалуются в суд. На заводах арестовывают уже не только русский, но и иностранный технический персонал? Воззвание. И под каждым же воззванием, настаивал мягкий князь, должен подписаться каждый министр. А Некрасов придумал: всем депутатам всех местных советов оплачивать время заседаний как работу. И по управлению почт и телеграфов – оклады «усиленные» и «особо усиленные» (а телеграммы доставляют отвратительно). За Некрасовым сразу Коновалов, Керенский, Щепкин – стали просить по 10 и по 25 миллионов на повышение окладов, единовременные пособия и разные добавки в своём ведомстве. И – все сразу получали. И уже – становилось неудобно перед подчинёнными тому министру, который не выпросил добавки для своих. Так что пришлось и Милюкову просить. (И дали.) Потом, начиная с Коновалова, да даже и Львова, началось соревнование – добавлять число товарищей министра, и всем жирный оклад. У царских было по два товарища, а тут стали конфигурировать по три, по четыре, и даже по пять. А в начале апреля пришлось обсуждать: что Государственная Дума за штурмом правительства не успела утвердить бюджет 1917 года. И – как теперь угадать его границы? Если по прошлогоднему, то далеко-далеко не помещаемся, и думать нечего.

Но Милюков просиживал все эти дрязги с каменно-презрительным видом, не вмешиваясь, не споря. Во-первых, потому, что знал он хорошо: Россия – безмерно богата и нескоро, нескоро её растратишь. А во-вторых – всё это перекроется успехами армии и дипломатической игрой на полях зелёного сукна, – только бы Павлу Николаевичу не помешали провести эту игру как надо. И он – не возражал, не задевал, когда две пятых всех постановлений правительства были – учреждение всё новых и новых комитетов и междуведомственных комиссий, уже надстраиваемых в два-три этажа. И когда ждали чего-то и от министерства иностранных дел, то и он выдвигал: то посылку миссии в Соединённые Штаты по финансовым вопросам, то – представление греческому правительству, что по договору 1867 года приданое королевы эллинов не должно быть обращаемо в казну. (И это не самое тут было мелкое: попадало в протоколы и что некий свободный художник дарит Временному правительству небольшой участочек земли.)

А уж в полноте всё опасное неравновесие момента коллеги Милюкова не усваивали, не понимали, – только он один. На чашу разрушения начинал давить неожиданный веский груз – на заседаниях правительства о нём ещё не говорили серьёзно, а Милюков каждый день наблюдал за ним почти с ужасом, как он растёт и грузнеет: национальный развал Империи.

Уж не говоря о Польше. Хотя её непомерные претензии из подчинённого королевства сразу обратиться в великую державу, прихватя побольше русских земель, всегда коробили и скребли Милюкова, едва оставляя ему сохранить либеральное выражение физиономии, – по польскому вопросу он приготовился неизбежно уступать, уже не удержаться на автономии, как прежде стояло в кадетской программе, тут давили и симпатии союзников. Но Финляндия? – надо сказать, осыпанная и царскими льготами, им даже нет примера в истории государств, и она же возведенная в любимую статую всем Освободительным и революционным движением. Уж финны имели свободный промысел и торговлю по всей России, чего обратно не имели русские в Финляндии: русский врач, учитель, ремесленник терял там права своей деятельности, русские не имели и прав государственной службы, да даже меньше прав, чем любой иностранец, у которого была консульская защита. Оберегалась финская валюта, освобождены они были от русской воинской службы, русская полиция не имела на финской территории прав задержания и расследования – и всё это финны выставляли (а Освободительное движение не имело выбора не поддерживать) как насилие некультурного русского народа над свободолюбивым культурным финским. Во время войны финская молодёжь вербовалась к немцам, взрывала наши мосты и склады вооружения, – и это тоже мы, с кислотой, рассматривали как союз с нашим Освободительным движением. Но сегодня?! Финляндия проявляла открытое недоверие к русской революции, финская печать призывает свой сенат самому расширить свои полномочия, невзирая на Временное правительство. Ещё во всём мире русский рубль или крепко стоит, или после революции поднялся – в Финляндии в первой он стал падать. Но ещё крайний вызов: Финляндия не переняла от России закона о еврейском равноправии, не дала евреям права жительства у себя, ни – свидетельствовать в суде, и даже сегодня высылала евреев – и никак не удавалось образумить.

Но Украина? Десятилетиями же русское Освободительное движение горячо поддерживало всякий украинский протест, не вникая в подробности и разбирательства, ибо считалось полезным всё, что раскачивает самодержавие. С первых же мартовских дней Временное правительство одобрило и преподавание на украинском языке, все меры восстановления культуры, стали даже уступать созданию отдельных украинских полков, хотя же это – развал Действующей армии. Но дальше быстро перекосилось. Собрание киевских юнкеров постановило, что все полки, стоящие на территории Украины, должны комплектоваться исключительно из украинцев и в киевском военном училище обучаться только украинцы, – это прямо в тылу Юго-Западного фронта! Уже звучало на митингах: не ждя Учредительного Собрания, созвать своё украинское Учредительное! И не Временное правительство посмело тому возразить, и не Брусилов, но киевский Совет рабочих и солдатских депутатов: нож в спину? распустим штыками!! Даже социал-демократы не признали за каждой национальностью, за каждой частью государства права отдельно себя устраивать. Грушевский, Винниченко пятились, извинялись. Но немногими днями спустя требования с Украины размахнулись ещё шире: территория будущей Украины потянется от Гродненской губернии и включая Кубань, только что пока не требуют Крым. А когда открылся десять дней назад украинский съезд в Киеве, то там уже требовали и южный берег Крыма. Их съезд колебался, не объявить ли себя Учредительным собранием Украины. Постановил создавать по всей Украине украинские легионы. И чтоб Украина была особо допущена на будущую мирную конференцию. А по слухам – уже послали делегатов на Дон, Кубань и Терек, сливаться с ними со всеми. Ещё не говорили прямо: только отделяться! – но и Милюков не ученик в политике. И когда же этот украинский сепаратизм успел вырасти? – общественность и не заметила. Мы от души поддерживали их культурную автономию – а они выросли вот какими? И т а к о е сотрясение – во время войны, не ожидая часа??