Александр Македонский - Поль Фор

Уже в наше время возникло множество выдержек из древних авторов, представляющих те крайне отрицательные представления, которые составили себе о характере Александра те из них, кто судил его с позиций разума и добродетели. Даже историки его не пощадили. Тимей, современник Александра, живший в конце IV века, констатирует, что на завоевание Азии Александру потребовалось меньше времени, чем Исократу на составление панегирика Александру, что звучит скорее юмористически. Тимей порицал Каллисфена за то, что он льстил Александру и портил его, а также за отсутствие в нем критического начала, и в то же время превозносил Демосфена, отказавшего Александру в божественных почестях (по Полибию, XII, 12b).

Наиболее рациональным было то, что написал Эратосфен Киренский, глава Александрийской библиотеки (2-я половина III в. до н. э.). Этот искренний почитатель Александра-завоевателя установил печальную географическую истину, развенчал все без остатка легендарные греческие представления и преувеличения македонских угодников и в конечном счете показал, что Александр сделался жертвой собственного невежества и воображения. Даже если он был действительно убежден, что перевалил через Кавказ, когда на самом деле находился на отрогах Гиндукуша, и что отыскал здесь пещеру Прометея, такое заблуждение не делало чести ни его уму, ни культуре. Впрочем, нет ничего более легкого, чем выставить в негативном свете познания человека прошлого при сопоставлении их со знаниями тех, кто жил после него, особенно если один из них — полководец, а другой — кабинетный ученый.

Римские писатели, испытывавшие зависть к славе греков, предпочитали следовать скорее ученым-стоикам и александрийцам, историкам Тимею и Эратосфену, чем официальным и официозным историкам Завоевателя. Оставим в стороне мнения авторов I века до н. э., о которых нам не известно практически ничего, кроме тенденции, — Тимагена Александрийского, эрудита, составившего книгу царских биографий, Трога Помпея, выходца из Везона в Галлии, чья «Филиппова История» сохранилась в изложении Юстина, Теренция Варрона (116—27), «ученейшего из римлян», автора в том числе и биографии Александра: их критические выпады послужили Цицерону пищей для размышления или для сравнений, когда он рассматривал долг («О долге», I, 26, 90) или просто счастье («Тускуланские беседы», III, 10, 21; IV, 37, 79; V, 32, 91–92). Сколько весят слава и мерзости Александра при сопоставлении их с мудростью, приветливостью, снисходительностью и простыми человеческими качествами Сократа, Ксенократа, Филиппа Македонского, киника Диогена или римлянина Гая Лелия? Сознательно оставляя в стороне смачные с нашей точки зрения анекдоты относительно шаловливого, но неспокойного характера Александра, который, например, в ходе одного плавания забрасывал своих друзей яблоками, латинские писатели, эти прирожденные моралисты, всегда останавливались на несправедливом, по их мнению, осуждении Филота и всего его рода, на убийстве Клита, мнимом заговоре пажей и их учителя Каллисфена, бунте македонских военачальников, отказавшихся простираться ниц перед царем, жестокости и недостойной главнокомандующего смерти Александра. Они присвоили себе фразу, приписываемую Веспасиану: «Император должен умирать стоя» (Светоний «Божественный Веспасиан», 24)[35].

Под таким углом зрения критикуется и ставится под сомнение даже военный гений Александра. В свое время римлянам довелось наблюдать, как цари Эпира Александр Молосский, а затем Пирр лишились на италийской почве один жизни, а другой — армии, при том, что войска того и другого были снаряжены и обучены на македонский лад. Поэтому в I веке до н. э., и, несомненно, еще начиная с покорения ими Македонии и Греции столетием прежде, римляне пребывали в убеждении, что Александр никогда бы не смог осуществить тот безумный проект, который ему приписывали: с ходу овладеть Римом и Карфагеном. Эта идея выражена в ряде наиболее энергичных рассуждений Тита Ливия (IX, 17–19). Вот некоторые из них, с нашей точки зрения, самые важные:

«Известно, что видную роль в военных делах играют численность воинов и их доблесть, дарования полководца, а также удача, которая важна во всех человеческих делах, но особенно большое значение приобретает на войне. Будем ли мы разбирать эти моменты по отдельности или рассмотрим их все вместе, без труда выяснится, что римское государство непобедимо как для прочих царей и народов, так и для Александра. Прежде всего, если начать со сравнения военачальников, я не стану отрицать, что Александр был выдающимся полководцем, однако особенный блеск сообщило ему то, что он был один и умер в молодом возрасте, когда дела его были на взлете и он еще не изведал превратностей судьбы… Надо ли перечислять римских полководцев, причем не всех эпох, а именно тех консулов и диктаторов, с которыми предстояло бы воевать Александру — Марка Валерия Корва… Тита Манлия Торквата, обоих Дециев?.. Кого ни возьми, душевный и умственный дар каждого не уступал Александру, однако организация военного дела, передававшегося из рук в руки с самого основания Города, пришла здесь к состоянию упорядоченного искусства, построенного на неизменных правилах… Он бы понял, что ему предстоит иметь дело не с Дарием, который повсюду тащил за собой разукрашенный пурпуром и золотом обоз из женщин и евнухов и был настолько отягощен этими принадлежностями своей удачи, что походил больше на добычу, чем на противника, так что Александр победил его, не пролив крови, лишь силой своего презрения ко всему тщетному… В Италию он явился бы, более походя на Дария, чем на Александра, ведя с собой войско, позабывшее Македонию, с нравами, уже переродившимися на персидский лад.

Стыдно упоминать, говоря о таком царе, и надменную перемену в одежде, и пожелание, чтобы ему оказывали почести, простираясь на земле (что было бы тяжело даже побежденным, не говоря уж о победителях), и гнусные казни, и убийства друзей посреди возлияний и застолья, и тщету своей поддельной родословной. А что, если бы жажда к вину становилась день ото дня неутолимее? Что, если бы усилился его свирепый и пламенный гнев? А ведь я перечисляю только то, что не вызывает сомнения ни у кого из историков… Как видно из сохранившихся произведений ораторов, в Афинах, сломленных как государство военной силой македонян, находились люди, которые отваживались выступать против Александра со свободными речами, хотя совсем рядом были дымящиеся руины Фив. Так неужели же против него не произнес бы свободного слова ни один из стольких римских вождей?»

Разумеется, во всех этих сравнениях, во всех гипотетических реконструкциях истории риторика изрядно смешана с завистью, особенно когда дело касается писателя, для которого великим человеком, настоящим умиротворителем Запада и Востока был республиканец Помпей, которого весь мир после 63 года называл «Великим» (Magnus). Однако римляне не погрешили против истины, когда вслед за киниками и стоиками задались по крайней мере двумя нравственными проблемами, которые не разрешены еще и сегодня: вопросом о конечных целях похода и о поведении его предводителя.