Александр Македонский - Поль Фор

К концу правления Филиппа II разлад в македонском царском семействе был столь глубок, так бросался в глаза, что коринфянину Дамарату, или Демарату, гостеприимцу Филиппа, пришлось явиться к нему и от имени Греческого союза, выборным главой которого тот являлся, тактично напомнить ему о его обязанностях. «После первых приветствий и любезностей Филипп спросил, в каком состоянии находится межгреческое согласие (όμόνοια), и тогда Демарат ответил: „Что и говорить, Филипп, тебе в самом деле подобает печься о Греции, ведь собственный дом ты наполнил бессчетными раздорами и бедами!“» (Плутарх «Александр», 9, 13).

Но лучшим свидетельством того, какие нравы бытовали тогда при дворе Филиппа, остается дошедшая во фрагментах «История», принадлежащая его современнику Феопомпу, которая посвящена событиям, происходившим в Греции в правление Филиппа. Вот выдержки из XLIX книги, которую цитирует Полибий (VIII, 9) двумя веками позднее: «Все бесстыдники или безобразники, которые только могли отыскаться в Греции или у варваров, собирались в Македонию к Филиппу, и здесь их именовали товарищами царя (έαίροι τού βασιλέως). Если же кто являлся сюда не таким, под влиянием образа жизни македонян и их нравов он им скоро уподоблялся. Отчасти это войны и походы побуждали их становиться дерзкими и жить неупорядоченно, распутно и сходно с разбойниками, отчасти же — роскошь. Вообще Филипп отсылал прочь всех тех, кто был добронравен и заботился о том, чтобы жить прилично, а мотов и погруженных в пьянство и игру в кости почитал и отличал. Этим он не только побуждал их к тому, чтобы они сами были таковы, но и прочих делали подлинными поборниками неправды и гнусности. Так, некоторые из них, будучи мужчинами, проводили время в том, чтобы брить и выскабливать тело, другие же дерзали сходиться друг с другом, имея бороды. Они повсюду таскали за собой по двое и по трое любовников, а сами оказывали другим те же услуги, что любовники — им. Так что правильно кто-то их назвал не гетайрами, а гетерами, и не воинами, а девками (χαμαιτύπας). Будучи душегубцами от природы, по ухваткам они были мужеблядами. К тому же трезвости они предпочитали пьянство, вместо пристойной жизни искали грабежей и убийств, правду и соблюдение договоров почитали себе несвойственными, а на клятвопреступление и обман взирали как на величайшую святыню. Я считаю, что располагавшие лучшими и самыми плодородными землями гетайры, которых было в то время не более 800 человек, потребляли плоды с площади, не меньшей той, с которой кормились 10 тысяч греков».

Впрочем, этот отрывок не должен создавать у нас ложное впечатление: никаких враждебных чувств к Филиппу Феопомп не питал. «Никогда, — писал он в своем введении, — Европа не производила на свет героя, которого можно было бы сравнить с Филиппом, сыном Аминта». Но у него был зуб на его доверенных лиц, на 800 гетайров74, которых пригласил к себе Филипп со всех концов света, чтобы они были его вассалами и проявляли к нему безграничную преданность как в делах управления, так и на войне и в освоении завоеванных территорий. С другой стороны, мужеложство и ритуальное пьянство входили в число армейских традиций той эпохи. В четырнадцать лет, после того как брат Филиппа Пердикка был убит узурпатором трона, его самого в качестве заложника отправили в Фивы, где он мог восхищаться Священным отрядом, сформированным исключительно из любовников, и предаваться тому же, что и они (что, впрочем, не помешало Филиппу увлечься по возвращении также и женщинами). Древние ставили ему в заслугу по крайней мере два выдающихся качества: приветливость и дар дипломата. Он выучился красноречию, или, скорее, риторике, то есть искусству на словах превращать худшее дело в лучшее, и широко им пользовался — к великому восхищению афинских ораторов и к немалому для них ущербу. Он прекрасно умел брать над ними верх — посредством всяческих проволочек, постоянной постановки под сомнение существующего положения дел, тайных переговоров, обильных возлияний, напускной щедрости.

Ни прижимистый и суровый Леонид, ни снисходительный или льстивый Лисимах, ни даже Аристотель, которого Александр в конце концов начал считать софистом, не были настоящими учителями Александра как в сфере мысли, так и действия. Таким учителем явился Филипп, его собственный отец, это его пример сыграл решающую роль. Филипп передал Александру свое честолюбие, свою любовь к власти и пристрастие ко всему грандиозному (некоторые даже говорят — свою манию величия). Нижеследующая картина, возможно, также восходит к Феопомпу, столь же благосклонному к Филиппу, сколь враждебному к Демосфену. Речь идет о той пышности, среди которой царь был убит в ходе празднеств, устроенных в честь его последнего брака: «Толпа сбежалась в театр еще затемно, а когда настал день, в путь отправилась процессия, в которой, в числе других пышных приготовлений, несли статуи двенадцати богов, чрезвычайно искусно изготовленные и очень богато украшенные. Вместе с теми статуями он выставил еще 13-ю, по пышности достойную бога: тем самым царь показал, что делит престол с 12 богами. Когда же народ заполнил театр, сюда явился сам Филипп в белом плаще. Копьеносцам Филипп велел следовать за ним на большом расстоянии: этим он показывал всем, что не нуждается в охране, оберегаемый общей благожелательностью греков» (Диодор, XVI, 92, 5–93, 1). За то, что всего лишь на мгновение Филипп отбросил свою неизменную подозрительность, а быть может, и за избыточную гордыню, он был заколот кинжалом прямо посреди процессии, которая помещала его в разряд богов. Двенадцатью годами позднее Александр, ставший в свою очередь «непобедимым богом», упал замертво посреди пира. Где он позаимствовал эту свою страсть к вину, власти, пышности, как не у своего отца? Культурному становлению Александра также свойственны попойки с бахвальством и более или менее вымышленными подвигами.

Филипп не просто передал сыну несколько своих страстей: он очень рано возложил на него ответственность. В десять лет Александр появился при дворе. Перед афинскими послами, явившимися вести переговоры о мире, он с помощью сверстников, одного-двух юных македонян, разыграл сценку, или, скорее, прочел вслух отрывки из Еврипида. Демосфен, избалованный игрой актеров в афинском театре, нашел в Александре гротескность, назвал его Маргитом, то есть олицетворением дурного комедианта: в этом проявилось открытое недоброжелательство со стороны признанного врага Македонии, однако здесь, уже в ребенке, явно проявилась склонность без остатка отдаться спектаклю, выказать свое знание и умение. Тот же Демосфен утверждал, что в юности Александр посвящал все время тому, чтобы изучать или, точнее, обследовать внутренности жертв. Таким суровым способом выучивался он царскому ремеслу: будущий религиозный предводитель Македонии и ее главнокомандующий перед любым предприятием должен был обратиться к знамениям, посылаемым богами. Судя по этому, мы тем более можем угадывать в нем неспокойный и даже суеверный дух, исполненный уважения к установленному порядку и полученным приказаниям.