История Советского Союза: Том 2. От Отечественной войны до положения второй мировой державы. Сталин и Хрущев. 1941 — 1964 гг. - Джузеппе Боффа

Ялта и сферы влияния

Стратегическое сотрудничество

После Тегеранской встречи военное сотрудничество между тремя великими державами — участницами антифашистской коалиции, по единодушному признанию непосредственных участников событий, было в целом удовлетворительным[1]. Сталин восхищенно отозвался о высадке в Нормандии: «Нельзя не признать, что история войн не знает другого подобного предприятия по широте замысла, грандиозности масштабов и мастерству выполнения»[2]. С того момента, как союзные армии охватили кольцом всю Европу, между их генеральными штабами, несмотря даже на неизбежные трения, установилась неплохая связь. Американцы получили возможность создать на Украине, под Полтавой, посадочную базу, которая позволяла их бомбардировщикам совершать челночные рейсы с аэродромов в западной части континента и наносить врагу удары как при полете на восток, так и при возвращении. Советской авиации, обслуживавшей югославских партизан, было разрешено пользоваться базой под Бари. Англичане получили согласие на отправку своих специалистов в СССР для изучения на месте технически сложных видов немецкого вооружения (в частности, самолетов-ракет и пусковых установок для них), захваченных советскими войсками[3].

Американские историки справедливо отмечают, что на протяжении последнего года войны участники давнего спора о втором фронте как бы поменялись ролями. Теперь, когда он существовал и англо-американские войска сражались с немцами в западной половине Европы, именно Лондон и Вашингтон проявляли наибольшую активность по части получения от Советского Союза заверений в том, что нажим на немцев с востока не ослабнет ни на день[4]. Самым известным остался случай в январе 1945 г., когда отчаянное контрнаступление немцев в Арденнах поставило Эйзенхауэра в весьма затруднительное положение. В секретных посланиях Сталину встревоженный Черчилль просил, чтобы Красная Армия в свою очередь нанесла немцам удар, и Сталин в ответ на несколько дней ускорил знаменитый прорыв на Висле, хотя, по свидетельству маршала Конева, это было сопряжено с некоторыми дополнительными трудностями для его армий[5]. Эти подробности имеют большое значение, ибо показывают, что вплоть до самого конца Гитлер, даже будучи вынужден вести войну на два фронта, все равно держал против Красной Армии преобладающую часть своих сил. По оценкам московских экспертов, на Восточном фронте постоянно было сосредоточено не менее двух третей сил вермахта[6]. Понимание того, что именно советскому народу приходится всё время нести основную часть бремени /210/ военного противоборства в Европе, не покидало руководителей СССР (об этом многократно говорилось в работах историков и мемуарах) и придавало им больший вес в их отношениях с западными союзниками.

Но война и для Советского Союза не должна была огранивачиться одной Европой. Сталин дал обязательство, что сразу же после поражения Германии СССР примет участие в войне с Японией. Соответствующие планы обсуждались в обстановке строгой секретности, главным образом между советскими и американскими деятелями. Роль, которую вашингтонские стратеги намеревались доверить Советским Вооруженным Силам, была отнюдь не из второстепенных. Речь шла о разгроме мощной сухопутной армии, которую японцы держали в Маньчжурии и Северном Китае: сами американцы предпочитали уйти от выполнения этой неблагодарной задачи, а китайцы, по всем расчетам США, конечно же, были неспособны справиться с нею. Советское командование бралось выполнить её, и это намерение производило отличное впечатление в Вашингтоне, где советское участие в войне на Дальнем Востоке неизменно рассматривалось как одна из важнейших стратегических целей политики США[7]. Этим можно, по крайней мере отчасти, объяснить тот факт, что Рузвельт и генерал Маршалл не переменили своей позиции по данному вопросу, даже когда им сообщили, что скоро в их распоряжении будет атомная бомба — таинственное оружие, действенность которого никто пока не был в состоянии точно оценить[8].

Взгляды трех союзников на послевоенный мир

Если отвлечься от военных проблем, которые были решены на основе общего стремления ускорить разгром Германии и Японии, то элементом, господствовавшим во внешнеполитических отношениях между главными союзниками в 1944–1945 гг., была необходимость подготовки послевоенного урегулирования в Европе и во всем мире. Здесь-то и начинались главные противоречия, причем такие, в решении которых — если вообще они поддавались решению — были заинтересованы не одни лишь три правительства великих держав. Все мелкие союзники Гитлера в Восточной Европе, как мы видели, пытались сдаться в плен англичанам и американцам, но только не советским войскам. И не они одни стремились спекулировать на возможности раскола коалиции по мере приближения победы. Перспектива столкновения между Советским Союзом и его западными союзниками и, как следствие этого, англо-американское вторжение в Польшу оставались вплоть до самого последнего момента той картой, на которую делали ставку польские эмигрантские круги[9]. Да, в сущности, подобная перспектива независимо от театров военных действий представляла собой надежду всех консервативных сил в Европе, вверявших свою участь главным капиталистическим державам Запада. С приближением конца она сделалась и последним шансом на /211/ спасение, за который цеплялись Гитлер и другие главари рейха[10].

В нашу задачу не входит подробное рассмотрение политического курса Соединенных Штатов и Англии. В самом общем виде и с неизбежной в таких случаях приблизительностью можно сказать, что из трех союзных держав только у американцев имелась глобальная концепция послевоенного устройства на земном шаре, устройства, которое по необходимости должно было бы испытывать на себе преобладающее влияние США. Американцы были также единственными, кто имел — или считал, что имеет, — средства, необходимые для реализации своего всемирного проекта. В Вашингтоне начинала циркулировать идея о «нашей руководящей роли в мире». Соединенные Штаты со своим колоссальным военно-экономическим потенциалом воевали на всех охваченных войной континентах, и повсюду их участие склоняло чашу весов противоборства в сторону антифашистского блока: сам Сталин без колебаний признавал это[11]. Еще более явным превосходство США должно было стать по окончании войны.

Американские взгляды слагались, таким образом, в самый настоя­щий план — пусть не всегда четкий и последовательный, но все же целостный план — послевоенного устройства дел на Земле. Экономической основой его должна была служить та свободная циркуляция богатств, которую некоторые американские историки определили как обновленную версию традиционной политики «открытых дверей». Политическая же надстройка должна была быть представлена широкой организацией всемирного характера, значительно более энергичной и авторитетной, чем блаженной памяти Лига Наций; эту новую организацию, по изначальному замыслу США, должна была «направлять» узкая директория в составе великих держав. Идеологической базой проекта призваны были служить принципы американского либерализма, понимаемые как идейная сила, противостоящая фашистской тирании. При всем том решающее слово во всех областях — экономической, политической или военной — должно было оставаться за Соединенными Штатами. На пути к осуществлению подобного проекта имелись, однако, препятствия, например, закрытые для «чужаков» колониальные владения Великобритании и Франции. Американцы хотели бы их постепенного «открытия», тем более что в результате войны власть метрополий в них подвергалась всё более разъедающему воздействию перемен. Другим грозным препятствием был СССР, но в Вашингтоне надеялись, что его удастся принудить к «сотрудничеству» (это слово наиболее часто повторяется в американских дипломатических документах той поры)[12].

Английские концепции содержали куда меньше элементов новизны, на них лежал явный отпечаток XIX века. Они основывались на традиционных установках и интересах Великобритании: защите империи и Содружества наций, сохранении равновесия сил в Европе, с тем чтобы ни одна держава не могла первенствовать на континенте (задача нелегкая уже в силу того, что и Германия, и Франция выходили из войны значительно ослабленными). Отсюда различные вынашивавшиеся /212/ Лондоном проекты федеративных объединений европейских государств, особенно в центрально-восточной части Европы. По одному пункту, однако, беспокойство английских деятелей совпадало с заботами широких американских кругов. Речь шла о необходимости не допустить в Европе, да и других частях света, «революции» — этим расплывчатым термином определялись многообразные явления, в которых так или иначе проявлял себя мощный порыв к политическому и социальному обновлению, охвативший Европу и весь мир на гребне волны антифашистской войны. Эта озабоченнность разрасталась до превращения ее в «навязчивую идею» перед лицом неожиданного размаха побед, одержанных Красной Армией, причем особенно характерно это было для Черчилля, отнюдь не забывшего о своей роли организатора антибольшевистских «крестовых походов» после окончания первой мировой войны. Середина 1944 г., по его словам, явилась для него моментом «принятия решения сопротивляться проникновению и узурпациям коммунизма»[13].