Кёсем-султан. Дорога к власти - Ширин Мелек

А сама Кёсем? Что она за женщина такая: прижила ребенка от любовника еще при живом муже, которого любила да разлюбила; соперниц в гареме давила расчетливо, не слишком-то стесняясь в средствах; сейчас вот в доме у любовника смеет жене его прямо в глаза глядеть… Сумела бы она спастись от пагубного воздействия кинжала? И спаслась ли – а может, уже и пала низко, а падет еще ниже? Нет, не следует собственные грехи объяснять чужим проклятием! Да и не держала она кинжала этого в руках, лишь поглядела на него издали! Или этого могло хватить? Но она, Кёсем-султан, никогда этого кинжала не жаждала, даже когда была юной Махпейкер! Так что ее грехи – они именно ее, ею самой совершенные, по ее желанию и согласно ее воле. К тому же кинжал может воздействовать только на мужчин. По крайней мере такое предположение высказала Джанбал, и Джанбек в этот раз с ней не спорил. Джанбал же рядом с этим кинжалом много времени провела, и в руках держала, и владеть им никогда особенно не стремилась. Правда, рядом был медальон, это тоже могло сыграть свою роль.

Так и не придя к какому-то мнению, Кёсем поклонилась джан-патриархам и вышла из мужской половины.

Уже стемнело – ну надо же, как долго проговорили! Звезды перемигивались в ночной тиши – вечные и прекрасные звезды, помнившие и роксоланку Хюррем, и тех, кто был до нее, до самых прародителей человечества. Звезды останутся здесь и, когда сама Кёсем уйдет в мир иной, будут смотреть, как идут по жизненному пути маленький Тургай и другие ее дети. А если даст Аллах, то звезды поглядят и на их потомков. Как бы хорошо было, если б они оказались лучше своей прародительницы!

Клану Крылатых, всему их роду не придется краснеть за джан-патриархов, и те могут уйти спокойно, зная, что внуки-правнуки выросли достойными людьми. Как же Кёсем желала бы, чтобы и у нее все сложилось так же!

Большие теплые руки легли ей на плечи, знакомое дыхание защекотало шею. Картал. Но нельзя, нельзя… Кёсем, превозмогая себя, покачала головой и отстранилась.

– Почему же, сердце мое? – раздался жаркий шепот сзади.

– Марты.

В этом слове было все. Жалобный крик морских чаек вдали, тихий звон осколков разбитой любви, гордая, закаменевшая в своей скорби женщина, сумевшая столько раз простить мужа, сколько ударов сделало ее сердце после свадьбы. Кёсем бы так точно не смогла.

Достойная женщина. Истинная Крылатая.

Все-таки мужчины, должно быть, способны думать только о себе. Картал не отодвинулся, зашептал, обдавая затылок жарким дыханием:

– Марты все понимает. Зачем отталкиваешь меня, зачем мучаешь нас обоих?

Нет, все же как иногда глупы бывают мужчины!

– Я не могу… – Кёсем прошептала это, а когда Картал не отпустил ее, дернулась и повторила погромче: – Не могу! Не здесь, не сейчас. Ты привел меня в свой дом, сердце мое, но твой дом не может стать моим. Это место занято, пойми же, наконец! Я чужая здесь!

– Никогда ты не станешь мне чужой! – пылко воскликнул Картал, но объятия все же разжал.

– Тебе – возможно. Но пойми же, что ни ты, ни я не смеем осквернить стены этого дома своим… своей невоздержанностью! Своим прелюбодеянием! Вот как это называется, Картал! Твоя жена здесь, в этих стенах, подумай об этом!

– Марты все понимает, – упрямо повторил Картал.

– Да, – устало кивнула Кёсем, – она все понимает. У тебя потрясающая жена, любимый мой. И я не посмею оскорбить ее. Прости. Я иду к себе в комнату, а ты… ты ступай к себе.

– У мужчины может быть две жены! – В глазах Картала застыли непролившиеся слезы. – И я думаю, Марты разрешит нам…

– У любого другого мужчины, Картал. Нет, не так: у меня не может быть другого мужа, увы! Я привязана к султанскому гарему, заперта в клетке своих обязательств. Считай, что я похоронена там заживо, любовь моя. Ты можешь навещать иногда узницу, я же не смею поднять глаз, случайно вдохнув воздух свободы. Пойми, дела обстоят так, как обстоят. Ты свободен, Картал, так лети… лети прочь. Оставь меня.

Зажав рот рукой, чтобы не разрыдаться, Кёсем устремилась прочь, а Картал остался в галерее, беспомощно глядя ей вслед. Затем махнул рукой и потерянно побрел куда-то вглубь мужской половины.

Из внутреннего дворика, спрятавшись в тени навеса, за всем этим наблюдала стройная темноволосая женщина. Слезы катились из ее глаз, но она стояла, выпрямив спину и не шевелясь. Больше всего на свете Марты сейчас боялась выдать себя.

Наконец губы женщины разжались и с ее уст едва слышно слетело:

– Я снова прощаю тебя, любимый…

Только на этот раз Марты прощала не одного лишь своего мужа. И это было для нее особенно мучительным. Кёсем-султан оказалась вовсе не такой, какой Марты ее себе представляла, и от этого хотелось действительно превратиться в одинокую печальную чайку, улететь куда-нибудь в морскую даль…

Увы, люди не могут летать.

Люди не могут летать. Люди не могут даже сдержать обещаний, которые давали сами себе. Люди вообще слабы.

Поэтому то, что кажется невозможным ночью, иной раз все-таки случается на следующий день. Хотя те, с кем оно случилось, до последнего мгновения были уверены: такому не бывать.

Уверен был горный склон, что на нем не бывать лавине, уверена река, что не быть на ней наводнению. Уверена Ширин, что сумеет превозмочь свою любовь к Фархаду, Лейли – к Меджнуну, а франкская принцесса Исотте – к доблестному сипахи Тристраму…

Сквозь мелко застекленное окно словно лился оранжевый поток: большую часть дня эта комната, наверно, была погружена в прохладный полумрак, но сейчас вечернее солнце, повиснув точно напротив оконного проема, било в него прицельно, как вражеский лучник, угнездившийся перед амбразурой.

Кёсем украдкой вздохнула. Вовсе не ее это дело – рассуждать о вражеских лучниках, вчера уж нарассуждалась вдосталь. А вот вечернее солнце… Да. То-то и оно, что вечернее. Никогда ей еще не удавалось провести с возлюбленным ночь.

(Мысленно укорила себя: не предает ли она сейчас Ахмеда? Нет, не предает. Тот славный мальчишка, каким Ахмед был первый год их знакомства, – не возлюбленный, именно что славный мальчишка, друг. А вот султан Ахмед, отец ее детей, повелитель правоверных, – он тем более не возлюбленный. И ночь, проведенная с ним, нечто совсем иное, чем час, проведенный с Карталом…)

Их дворцовые встречи – нежданные и тщательно подготовленные, горько-сладкие, обжигающие, как рана, бурные, как шторм, и безмолвные, как смерть, – проходили в разное время суток, иногда и ночью тоже. Но все они были так кратковременны… Лишь изредка удавалось вырвать у времени такой щедрый дар, как пару часов. А чтобы остаться наедине от вечера до рассвета – о таком даже мечтать не приходилось.