ЦИВИЛИЗАЦИЯ: Новая история западного мира - Роджер Осборн

Стратегическим победителем в этой войне оказалась Франция — главным образом благодаря по–макиавеллиевски мудрой политике Ришелье, — однако Англия и Нидерланды тоже получили краткосрочные преимущества от разорения немецких земель. Прагматическое вмешательство Ришелье шло абсолютно вразрез с прежней открыто католической позицией Франции, однако сделало эту страну, и прежде всего ее государство, самым могущественным в Европе. Что касается Германии, ее население сократилось с 21 до 13 миллионов, города лежали в руинах, сельское хозяйство, промышленность и торговля за почти полвека непрерывной войны понесли непоправимые потери, а некоторые области остались практически необитаемыми.

Отчасти масштаб разрушений Тридцатилетней войны объясняется количеством задействованных войск. К тому моменту кроме мобильных артиллерийских орудий на вооружении европейцев было еще одно изобретение — мушкет, — сделавшее наличие многочисленной пехоты ключевым фактором военного успеха. Но этих пехотинцев отличало не только наличие мушкетов — им полагалось быть как следует подготовленными, дисциплинированными и сознательными, чтобы держать строй и поддерживать постоянный огонь в суматохе сражения. Поскольку от наемников нельзя было ждать сознательности, а от самодеятельных гражданских ополчений — серьезной подготовки, воюющая страна могла положиться только на профессиональную армию. Перед центральными властями вставала задача разработки более сложной системы сбора денег, способной покрыть расходы на кадровых военных, снаряжение, боевые корабли, гавани и современные фортификации. Чем больше становилось денег у казначейств, особенно в связи в растущим общеевропейским благосостоянием, тем непомернее разрастались европейские армии. Если в 1470 году испанские вооруженные силы насчитывали порядка 20 тысяч человек, то к 30–м годам XVII века их численность равнялась 300 тысячам. Франция в 1550–х годах обладала армией в 50 тысяч человек, в 1630–х годах — в 150 тысяч, а к 1700 году — в 300 тысяч. В 1606 году на оплачиваемой военной службе голландской Республики Соединенных провинций находилось 60 тысяч человек; Англия в 1644 году, два года спустя после начала гражданской войны, имела под ружьем 110 тысяч человек. В России принудительный призыв в 1658 году дал царю 50 тысяч солдат для войны с Польшей, а в 1667 году набор принес 100 тысяч рекрутов.

XVII столетие стало свидетелем спиралевидного роста централизованной бюрократии, могущества государства, налогового бремени и военных расходов. Предел централизации был достигнут в тот момент, когда монарх сосредоточил в своих руках достаточно власти внутри государства, чтобы по сути воплощать государство собственной персоной. Однако установление абсолютной власти, или божественного права королей, представляло для монарха довольно опасный и непростой путь, ибо реализация такой привилегии абсолютного повелителя парадоксальным образом зависела от согласия государства. Провозглашая «L’etat, c’est moi» («Государство — это я!»), Людовик XIV не только похвалялся всесилием, но и признавал свое место в общем порядке вещей.

Английские короли династии Стюартов верили в собственное божественное право, однако Яков I понимал, что оно существует в рамках политического устройства английского государства. Король и знать, заседавшая в парламенте, могли извлекать выгоду из централизованного государства только до тех пор, пока все их интересы удовлетворялись. Именно неготовность его сына Карла I сообразовываться с нуждами государства положила начало революции и смутному времени, окончившемуся лишь в 1688 году, когда сын Карла Яков II повторил ошибку отца, поставив личную веру выше нужд государства, и был низложен. Три главных западноевропейских конфликта в XVII веке: Голландская революция, Тридцатилетняя война и Английская революция — дружно показали, что современное государство, с его территориальным единством и прагматическим правителем, готовым служить интересам страны, сделалось более могущественным институтом, чем средневековое княжество или необъятная империя.

Оформление современного государства повлекло за собой перемены в европейской геополитике, характеризовавшиеся выходом на первые роли государств, сумевших лучше всего приспособиться к требованиям времени. Но что это означало для населения континента? Наиболее заметным эффектом такого сдвига стал упадок средневековых городов и сопровождавшее его возвышение столиц с их национальными монархическими дворами. Потребность в боеготовой армии, способной контролировать территорию государства, радикально изменило отношения между городом и селом. Позднесредневековое процветание и влиятельность гильдий принесли горожанам высокие доходы и высокие цены. Промыслы были локализованы в городах по причине сосредоточения в них квалифицированной рабочей силы и рынков, а также в связи с тем, что сельская местность оставалась небезопасной. Однако контроль за территорией означал, что нег которые промыслы и ремесла, например текстильное производство и обработка сельскохозяйственной продукции, теперь могут переместиться за город, где можно значительно сократить издержки на плату рабочим и плату за землю. Бывшие производители–горожане постепенно превращались в инвесторов, вкладывающих деньги в сельскую промышленность. Города прошлого жили за счет сборов и налогов (особенно доходной статьей были речные сборы), однако многие из сборов отменили во имя эффективности национальной экономики. Раздача лицензий на производство, горную добычу или обработку определенных типов сырья была присвоена монархами от имени государства, и на смену традиционным региональным монополиям, которые держали местные купцы, пришли права на исключительную торговлю теми или иными товарами, выдававшиеся на общегосударственной основе. Утвердившиеся правительственные монополии на добычу и первичную обработку таких материалов, как свинец, железная руда и квасцы, приносили в казну колоссальные суммы.

В XIV веке флорентийские и венецианские банкиры совершили революцию в системе финансового учета; в XVI веке этот новый уровень организации был взят как образец при строительстве национальных бюрократий — государство впервые появилось на свет в качестве гигантского фискального аппарата. Одновременно с сокращением числа местных налогов и пошлин в городах мало–помалу начинали хозяйничать агенты монарха, занимавшиеся поборами с представителей городских профессий. Общинный средневековый мир городов и деревень сохранился по форме, но его содержание преобразилось под влиянием растущего сосредоточения военной и политической власти в столицах. Поскольку власть, богатство и статус всегда шли рука об руку аристократы, купцы и честолюбцы начали оттягиваться из региональных центров и оседать при национальных дворах. Мадрид, Вена, Париж и Лондон постепенно превзошли провинциальных соперников в пять–десять раз, и причиной этого было то, что состояния теперь все сильнее зависели от политической власти.

В позднесредневековом мире власть золота сочеталась со сложной системой кланового и семейного родства. «Патрифамилии» ренессансной Италии использовали браки и политические интриги, чтобы прибрать к рукам побольше богатств и добиться максимально близкого положения к центрам власти, что в свою очередь позволяло им завладеть еще большими богатствами и забраться еще выше по социальной лестнице. Деньги и честолюбие, как понимал Шекспир (недаром перенесший действие столь многих своих пьес в золотой котел ренессансной Италии), выворачивают присущее человеку стремление к общению, дружбе и взаимовыручке наизнанку. По мере того как вольные города и города–государства сдавали позиции королевствам, власть и богатство концентрировались все в меньшем числе рук; соответственно, тем, кто хотел деятельно проявить себя в жизни или добиться места за высоким столом, приходилось хитрить и маневрировать еще усерднее и безогляднее на пути к непрерывно ускользающему центру.

Все это выразилось в не сразу замеченном сдвиге самовос- приятия большинства европейцев: перестав быть в первую очередь горожанами, жителями определенной деревни или определенного имения, они осознали себя подданными монархов. Эта перемена потребовала столетий, однако власть и авторитет всех институтов — церкви, гильдий, провинции, города, местного ополчения, графства — мало–помалу стала частью (причем подчиненной) власти национального государства. Что важнее всего, государство присвоило себе исключительную монополию на насилие в границах своей территории. Поскольку только представители государства могли законным образом применять насилие к кому бы то ни было, любые частные войска, отряды гражданской самообороны и ополчения потеряли право на существование иначе как в составе национальных вооруженных сил под эгидой государства. К нации была обращена теперь и лояльность граждан. Несмотря на религиозный прагматизм правителей вроде Елизаветы I или Ришелье, раскол на католические и протестантские государства и последующее основание государственных церквей чрезвычайно способствовали закреплению национального самосознания европейцев. На протестантском севере англиканская церковь, голландская реформатская церковь и лютеранские церкви Германии и Скандинавии превратились в опору самосознания, вдохновляя свою паству на борьбу против агрессии католических государств. Даже в католических Франции и Испании главными фигурами церкви сделались короли — время высокомерия пап, распекающих императоров и князей, безвозвратно миновало. Европейские подданные больше не идентифицировали себя с малой родиной или вселенской религией; только нация, имеющая собственную церковь, стала тем сообществом, к которому принадлежали обитатели нового мира — мира, оставившего единственными законными инстанциями государство, семью и самого человека.