Малайсийский гобелен - Брайан Олдисс

Он не стал перечить. Вдвоем мы усадили Армиду на кобылу. Армида плакала и все время повторяла:

— Я в порядке, Перри, я в порядке. Меня она этим успокаивала или себя? Не знаю. Затем на лошадь сел де Ламбант.

— А как ты?

Я уже почти не слышал, что он спрашивал и что я отвечал. Земля колебалась подо мной.

— Я пойду пешком. Позаботься о ней. Ты за нее отвечаешь.

— Я в порядке, Перри.

— Я пришлю за тобой людей.

— Я доверяю ее тебе, Гай.

Он поднял руку и слабо улыбнулся:

— Со мной она в безопасности.

Я остался наедине с угасающим факелом и поверженным чудовищем, лежащим где-то неподалеку.

Меня одолевала слабость. Кружилась голова. Одежда была покрыта кровью и не только чужой, но и собственной. На левом предплечье кровоточила рана.

Пошатываясь, как пьяный, я осознал, что все вокруг было залито кровью кинжалозуба. Кровью были пропитаны земля и трава.

Тошнота комом подступила к горлу. Я знал, что меня тяжело ранило. Я не мог вспомнить, когда я получил ранение. Я еще ухитрился отыскать убитого зверя и рухнул на его огромную птичью лапу. Я хотел произвести должное впечатление на людей, которых вышлют мне на помощь.

Много прошло времени и много претерпел я боли, прежде чем услышал шум голосов и увидел свет факелов.

Я лежал в палате с высокими потолками в одной из башен дворца Мантегана. Окна ее выходили на крыши внутреннего двора, купавшегося в солнечном свете. Несмотря на высокое расположение окна, побеги жимолости достигли подоконника и переползли через него. Пока я был в постели, в комнате постоянно жужжали пчелы, собирающие нектар с последних летних цветов.

Я оправлялся от ран под присмотром сестры. Наверно из-за этого, когда я был в бреду, мне все казалось, что я вернулся в один из летних деньков детства, когда целая вечность проходила от полудня до сумерек в дремотных комнатах среди цветочных ароматов.

Катарине помогала ухаживать за мной служанка Пегги. Как в детские годы, я снова большую часть времени проводил вместе с сестрой. Отец был весь погружен в научную работу и не мог навестить меня. Но он прислал письмо. В свою очередь, с чувством великой гордости я отослал ему один из зазубренных зубов кинжалозуба, которые я получил из Джурации. Джулиус Мантеган и его родственники позаботились, чтобы я получил принадлежащие мне по праву трофеи.

Отец прислал записку, в которой благодарил за подарок. Она вызвала у меня — я был еще слаб — слезы печали.

«У тебя прорезались зубы, и теперь ты настоящий мужчина. Моя жизнь уже окончена или скоро прекратится, если боли будут прогрессировать. То же касается и научной деятельности. Должен тебе сказать, твое появление на свет было для меня и твоей матери огромной радостью. Мы были с ней очень счастливы. Времена изменились Я пишу, а рядом лежит присланный тобой зуб. Извини за небрежный почерк. Добейся чего-нибудь в этой жизни.

Чаще всего навещал меня Портинари. По утрам он разносил товары своего папаши, заскакивал ненадолго ко мне и всегда угощал чем-нибудь свежеиспеченным, тепленьким и ароматным. Разок приковылял на костылях Кайлус. В тот день пирог достался ему. С ним была Бедалар, которая нежно улыбалась и всячески увещевала своего брата, когда тот отпускал шутки по поводу обветшалости дворца. Де Ламбант появился лишь раз. Он шумно болтал о моем героизме, но я не мог проявить много радости, так как был очень слаб и мне оставалось только лежать и наслаждаться его лестью.

Каждый вечер приходил Мандаро. Он молился вместе со мной. Только ему одному я поведал об испытании, которому был подвергнут в лесу. Испытание, более страшное, чем битва с кинжалозубом, не давало мне покоя словно желчный камень.

От Эндрюса Гоитолы я не получил ни похвалы, ни слов благодарности. Мне принесли короткое письмо от его жены, которая желала мне благополучного выздоровления. Но Армида три раза побывала у меня. Когда я бредил, она держала меня за руку и говорила слова утешения. Йолария в это время скромно сидела в уголке. После ухода Армиды в комнате оставался запах ее любимых пачулей.

Кто бы ни бывал в моей палате, на подоконнике всегда восседал Посейдон — один из самых больших дворцовых котов. Он прислушивался ко всему, что здесь происходило, но не высказывал своих суждений. Посейдон благотворно влиял на мое выздоровление. Я подумал, что все люди должны быть такими, как Посейдон: не стремиться к власти, карьере, превосходству, а довольствоваться чистой радостью бытия. Утопическая мечта выздоровления.

По мере того, как мне становилось лучше, возвращались прежние беспокойные мысли. И когда меня снова посетила Армида, я уже был в силах говорить о том, что меня угнетало.

— Твою карету уже починили? — спросил я, начав издали.

— Делают другую. Она будет лучше старой Этим занимаются Дамонды. Они сделают настоящий городской экипаж. Снаружи покроют семнадцатью слоями лака. Изнутри двери и крышка будут отделаны китайским шелком бело-голубого цвета. Отец говорит, что Даумонды — лучшие мастера-каретники в Малайсии.

Она выглядела красивее, чем когда-либо. И поразительное сочетание золотистых волос и глаз львицы подчеркивало что. Поколебавшись, я начал снова:

— Ту карету подарили тебе на день рождения. Жалко, что так вышло. Куда вы ездили с де Ламбантом?

— Он ведь говорил тебе.

— Возможно. Но я уже не помню. С вами не было Йоларии.

— В карете было бы очень тесно с ней. Тебя не должно волновать, что я делала, — ты занимался другими делами.

— Армида, все, что ты делаешь, волнует меня, и ты знаешь, по какой причине.

Армида поднялась, подошла к окну. Она стояла в луче света, рассеянно поглаживая Посейдона. Йолария бросила взгляд на Армиду: я вдруг подумал, что старуха любит свою подопечную. Армида повернулась и заговорила, беспокойно прохаживаясь по комнате.

— У тебя в жизни много увлечений, и ты не считаешь нужным рассказывать мне о них. У меня слишком покладистый характер, чтобы допрашивать тебя. Но что ты скажешь об этой нищей потаскушке — ты знаешь, о ком я говорю, — об этой прогрессистке, Летиции Златорог? Будешь утверждать, что здесь тебе нечего утаивать?

— Летиция Златорог? О, пожалуйста, Армида, я почти забыл даже это имя. Она ничто для меня, а ты для меня — все.

Ее лицо исказилось, золотистые глаза засверкали, и она так яростно взглянула на меня, что на какой-то миг стала похожа на хищную птицу.

— Да? Так я для тебя все, а она — ничто? Тебе нельзя верить. Вот уж это я знаю точно.

— Но это не так. Когда я осознал глубину твоих чувств, я изменился. Я стал понимать тебя и твои желания. Я не хочу и смотреть на Летицию. Ты права, она нищенка, но нельзя назвать ее потаскушкой, лишь бедность вынуждает ее…