Конфидентка королевы. На службе Ее Величеству - Нордье Софи

В комнату вошел Габриэль. Хайфа сидела посреди огромного ковра, вокруг нее сияло золото. Его золото. В полных слез глазах застыл немой вопрос. Габриэль не посмел скрыть от нее свои намерения:

— Я ухожу, после того как проведу караван назад в Дамаск.

— Но почему, Джибраил? Тебе со мной плохо? Чего-то не хватает? Скажи, и я все исправлю!

— Мне было хорошо с тобой. Но все когда-нибудь заканчивается…

— Я не очень красива для тебя, не слишком молода, да? Двенадцать лет разницы — это много, я понимаю…

— Дело не в возрасте. Ты еще молода и можешь осчастливить любого мужчину, создать новую семью…

— Вот ты и проговорился! Я достаточно молода для любого другого, но не для тебя!

— Хайфа, не придирайся к словам!

— Не придираться к словам, не придираться к тебе… А я придираюсь, потеряв гордость и стыд! Цепляюсь, умоляю, прошу — не уходи! — Последние слова обезумевшая женщина прокричала, захлебываясь слезами.

— Хайфа, прости, но ты с первого дня знала, чем все закончится…

Ее потемневшие от горя глаза походили на два бездонных озера отчаяния. Зажав рот двумя руками, Хайфа сдерживала рвущуюся наружу невыносимую боль. Габриэль был больше не в силах выносить все это и попросту сбежал.

Проревев всю ночь, Хайфа попыталась привести мысли в порядок. Уговаривать, упрашивать, умолять, а тем более шантажировать Габриэля не имело смысла, она уже хорошо изучила характер своего возлюбленного. Он уйдет, потому что, приняв решение, действует без сомнений. И сейчас наверняка пьет вино в ближайшей харчевне, давая ей время осмыслить его слова. Значит, надо как можно достойнее принять неизбежное и научиться жить дальше. Без него… И опять по ее щекам безудержно хлынуло море слез.

Наконец Хайфа успокоилась и резко выпрямилась: если ничего уже не изменишь, нужно хотя бы остаться в памяти Джибраила гордой женщиной, не опустившейся до мести и шантажа. Месть — удел слабых, шантаж — глупых. А еще пусть запомнит ее великодушие. Открыв резной ларчик, она выбрала несколько драгоценных камней и сыпнула их в кошель Габриэля, значительно увеличив его накопления. И аккуратно сложила все его вещи назад в седельные сумки. Дорогое боевое седло с богатой серебряной чеканкой шевалье всегда забирал из конюшни в жилые комнаты, и Хайфа в задумчивости изучила его. Отыскав в дорожном сундуке подходящий кусок ткани, она написала на нем несколько слов. Затем медленно стянула с запястья любимый браслет с рубинами «цвета голубиной крови» и завернула его в лоскут с подсохшими чернилами. С горькой усмешкой женщина спрятала драгоценность под нижней обшивкой, прикрепив глубоко внутри седла. Зачем? Даже под пыткой она не ответила бы на этот вопрос. Ответа попросту не существовало.

Утро Хайфа встретила у окна. Она была безупречно одета. Солнце, еще не видимое, но уже мощно пробивающее себе дорогу, рассеивало остатки ночной тьмы, и на улице все четче прорисовывались очертания зданий. Женщина услышала скрип открываемой двери и не спеша повернулась. Натянутая, как струнка, спина, развернутые плечи, голова горделиво вскинута…

— Если твое желание неизменно, мы возвращаемся в Дамаск, — спокойно известила Хайфа Габриэля о своем намерении и встретилась с его недоверчивым взглядом. От него пахло перегаром, но взгляд оставался трезвым. Хмель не брал его. Видно, и ему расставание дается тяжело. Хайфа смягчилась и пояснила с улыбкой: — Я устала все время бояться! Ты прав: лучше одним махом разрубить запутанный узел и не продлевать агонию исчерпавших себя отношений.

— Твое решение вызывает у меня подлинное уважение. Я оставлю Рапида у ворот Дамаска и уеду. Не будем устраивать шумных прощаний, хорошо?

— Коня ты заберешь с собой, — сказала Хайфа, но, увидев отрицательный жест, с вызовом добавила: — Или я его зарежу! Рапид не знал другого седока, а мне лишние напоминания о тебе ни к чему!

У стен Дамаска Габриэль обернулся и долго смотрел в сторону паланкина. Затаив дыхание, Хайфа замерла в отчаянной, надрывной мольбе. Но он круто развернул коней на запад.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

— Все в порядке! Так надо! — громко крикнула хозяйка, увидев замешательство людей, удивленных поступком командира.

Одинокий всадник вскоре исчез за горизонтом, а торговый обоз поглотили ворота Дамаска. Хайфа ничего не видела — глаза ей застилали слезы. До служанки долетало ее прерывистое бормотание:

— Он очень разборчив в любви… и долго присматривается. Слишком долго… Я успела ему надоесть.

***

Достигнув Акры, которая последние почти сорок лет была столицей иерусалимских королей, Джибраил вновь почувствовал себя Габриэлем д’Эспри. Забытое и чертовски приятное ощущение! Наконец-то он выполнит обет, данный семь лет назад, и послужит христианскому воинству в деле освобождения Гроба Господнего от неверных. Неверных? Габриэль усмехнулся.

Он выбрал постоялый двор в районе Монмусар, на севере города, и снял там несколько комнат. А с утра отправился осматривать Акру.

Город делился на огромные кварталы, принадлежащие венецианцам, пизанцам, генуэзцам, франкам, провансальцам, англичанам, немцам, фламандцам. У каждой колонии был свой храм. Позже Габриэль узнал, что в Акре насчитывается три с лишним дюжины церквей и соборов. Невероятное количество даже для такого огромного города! Но еще больше Габриэля-воина поразила оборонительная мощь Акры. Со стороны моря порт охраняла сама природа с помощью скальных мысов и коварных рифов. А на суше в кольце толстых неприступных стен с могучими башнями каждая община выстроила по дополнительной цитадели. Самыми крупными из них — крепостями в крепости — владели тамплиеры, госпитальеры и иерусалимская королева Иоланда.

Габриэль бродил по чистым узким улочкам среди высоких каменных домов единой высоты. Стены, сложенные из отесанных блоков белого известняка, украшали живописные росписи; почти все окна были застеклены. Богатый город.

Центр по обыкновению представлял собой сплошной рынок, где лавки ремесленников пестрой вереницей сменяли друг друга. Здесь раскаленный безжалостным палестинским солнцем воздух смешивался с удушливым смрадом, а налетавший с моря ветерок вместо спасительной свежести приносил зловоние морского порта. Разноязыкий гомон, состоящий из криков зазывал, споров торгующихся, звонкоголосой женской болтовни, задиристых воплей пьяных моряков, нестерпимо резал Габриэлю слух.

— Вавилон! — громко произнес он.

— Простите, вы что-то сказали? — замедлив шаг, переспросил немолодой рыцарь с алым крестом на белоснежном сюрко.

— Невольно глохнешь от этого разноязыкого гула. Настоящий Вавилон, — улыбнулся шевалье.

— Ваша правда, с непривычки тут тяжеловато. Я так понимаю, вы в Акре недавно?

— Со вчерашнего дня.

Обрадовавшись неожиданному собеседнику, Габриэль предложил ему подкрепиться в ближайшем трактире: навязчивые запахи из харчевен и терпкий аромат восточных пряностей обостряли чувство голода.

— С удовольствием. День сегодня не постный, можно и отобедать в хорошей компании. Меня зовут брат Мишель, — представился мужчина. Он был чуть ниже Габриэля, но такой же широкоплечий.

— Шевалье Габриэль д’Эспри.

Они остановили свой выбор на харчевне «Свиное рыло» и, разместившись в углу зала, подальше от остальных посетителей, заказали мясо, пирог со шпинатом и вино.

— Вы прибыли в Акру лишь вчера, однако ваша смуглая кожа позволяет предположить, что на здешней земле вы уже давно.

— Верно подмечено! Семь лет назад, не доплыв до Кипра, наше судно ушло на дно. Меня захватили в плен. Лишь недавно доставили выкуп от моих близких из Франции. Я вновь обрел свободу и теперь готов выполнить святой обет.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Шевалье заранее придумал эту историю: он не намерен был рассказывать правду о сложных отношениях с мусульманской семьей, все равно не поймут, а оправдываться ему не хотелось. Да и не в чем было.

Принесли их заказ. Жадно впившись зубами в сочный кусок жареного мяса, Габриэль признался:

— Как же я соскучился по свинине!

— Вы прежде воевали? Я имею в виду настоящие военные кампании, а не турниры, — продолжил разговор Мишель, утолив первый голод и взяв кружку с вином.