Конец означает начало - Вадим Роговин

Глубокими мыслями была насыщена страстная и проникновенная речь Джеймса Кэннона «Памяти Старика», произнесённая 28 августа на массовом траурном митинге в Нью-Йорке. Кэннон подчёркивал, что «Троцкий считал идеи величайшей на свете силой. Творцы идей могут быть уничтожены, но сами идеи, раз пущенные в обращение, живут своей собственной жизнью. Это было центральной, доминирующей концепцией тов. Троцкого. Не раз он пояснял нам: „Не партия создаёт программу (идею), а программа создаёт партию“. В личном письме мне он писал: „Мы оперируем самыми правильными и могучими идеями при недостатке сил и материальных средств. Но в конце концов правильные идеи всегда побеждают и находят для себя необходимые материальные силы и средства“».

Поэтому Троцкий, по словам Кэннона, считал, что «его главное значение — не в его физической жизни, не в его эпических подвигах, размахом и величием которых он превосходит все героические фигуры истории, но в том, что он оставит после себя, когда убийцы выполнят своё дело» [966]. Такого же мнения, пусть не всегда сознательно, а интуитивно придерживались его противники. Поэтому символичный характер носит тот метод, который они избрали для его убийства.

«Великий мозг Троцкого — вот чего так страшились его враги. С ним они не могли совладать. Ему они не находили ответов. В ужасающе-чудовищном способе, которым они убили его, таится глубокий символ. Они ударили по его мозгу! Но богатейшие продукты этого мозга живут. Они уже вырвались, их никогда не поймать, никогда не уничтожить» [967].

Кэннон выражал уверенность, что «миллионы людей будущих поколений будут разыскивать все данные о нём, каждое слово, каждое впечатление, бросающее свет на него, на его идеи, его цели и его личную жизнь». Главной целью жизни Троцкого было создание гармоничного общества, в котором люди связаны между собой глубоко человеческими отношениями. Сам Троцкий «был уже и по своему уму, и по образу жизни человеком коммунистического будущего… Многое отойдёт из нашей ужасной эпохи… но дух коммунистического человека, который тов. Троцкий олицетворял,— он не умрёт!» [968]

Кэннон напоминал, что трагический путь Троцкого был устлан неисчислимыми утратами. «Троцкого убили не одним ударом, не в тот момент, когда убийца, агент Сталина, вонзил острие топора в его затылок. Этот удар был только последним ударом. Его убивали постепенно, его убивали много раз. Семь раз его убивали, когда убили семь секретарей его. Четыре раза его убивали, когда убили его дочерей и сыновей. Его убивали, когда истребляли его старых сподвижников по Русской революции… Все ресурсы могущественного государства, приведённые в движение ненавистью и мстительностью Сталина, были направлены на уничтожение одного человека, без средств, окружённого только небольшой группой приверженцев» [969].

Кэннон считал, что с убийством Троцкого самый тяжёлый удар понёс русский народ. «Но тот самый факт, что после одиннадцати лет [изгнания] сталинская камарилья вынуждена была убить Троцкого, что она вынуждена была протянуть руку из Москвы, сосредоточить все свои усилия, чтобы покончить с Троцким,— это самое лучшее доказательство того, что Троцкий живёт в сердце русского народа» [970].

Непоправимый удар нанесён и международному троцкистскому движению, ученикам Троцкого, которых он воспитал более чем в тридцати странах. «Только совсем немногие из товарищей знали Троцкого лично. И всё же его знали везде: и в Китае, и за широкими морями в Чили, в Аргентине, Бразилии, Австралии, почти во всех странах Европы, в Соединённых Штатах, Канаде, Индокитае, Южной Африке» [971].

XVI

«Завещание»

В конце февраля — начале марта 1940 года Троцкий составил документ, названный им «Завещанием». В этом документе нет каких-либо политических выводов и оценок, советов сторонникам и т. д. Имущественным вопросам посвящены всего три строки (Троцкий сообщал, что передает всё имущество, которое останется после его смерти, и все свои литературные права Н. И. Седовой). «Завещание» написано в то время, когда Троцкий уже ожидал близкого покушения, но в нём говорится не о возможном террористическом акте, а об ожидании скорого конца от кровоизлияния в мозг («это самый лучший конец, какого я могу желать») и о возможности самоубийства в случае, если склероз примет затяжной характер и приведёт к длительной инвалидности.

«Завещание» носит по преимуществу личный и мировоззренческий характер. Уделив несколько слов благодарности друзьям, которые оставались верны ему в самые трудные часы его жизни, Троцкий с особенной теплотой пишет о Н. И. Седовой (в мировой литературе и в биографиях великих людей найдется немного таких проникновенных слов любви и нежности, которые человек в ожидании скорой кончины посвящает спутнице своей жизни, проведшей рядом с ним почти сорок лет).

Главное, на мой взгляд, что содержится в «Завещании»,— это краткое выражение Троцким своего мировоззренческого и нравственного кредо, которому он оставался верен перед лицом приближающейся смерти. «Я умру пролетарским революционером, марксистом, диалектическим материалистом и, следовательно, непримиримым атеистом. Моя вера в коммунистическое будущее человечества сейчас не менее горяча, но более крепка, чем в дни моей юности… Эта вера в человека, в его будущее даёт мне сейчас такую силу сопротивления, какого не может дать никакая религия».

В «Завещание» как бы неожиданно вкрапливается лирический фрагмент, навеянный конкретным и случайным обстоятельством, но в конечном счёте «работающий» всё на ту же тему: «Наташа подошла сейчас со двора к окну и раскрыла его шире, чтоб воздух свободнее проходил в мою комнату. Я вижу ярко-зелёную полосу под стеной, чистое небо над стеной и солнечный свет везде. Жизнь прекрасна. Пусть грядущие поколения очистят её от зла, гнёта, насилия и наслаждаются ею вполне» [972].

Находясь в Мексике, Троцкий получал письма из многих стран мира. Ни в коей мере не пытаясь исчерпать содержания этой переписки, которая ещё ждёт своего тщательного исследования, расскажу только о двух письмах, полученных Троцким в 1939 году (ответов Троцкого на эти письма, хранящиеся в его архиве, мне не удалось обнаружить). В первом из них Галина Юркевич (по-видимому, русская эмигрантка, проживавшая во Франции) писала по просьбе своего друга — французского писателя Ж. М., мобилизованного в армию: «Если чудом выйдет из этой резки цел и невредим, единственное его желание — это попасть в Мексику и продолжать работать… Для моего друга будет большой радостью получить от Вас письмо. Это поможет переносить все неприятности… Как бы мне хотелось слышать Ваше мнение о том, что происходит в Европе. Здесь никто ничего не понимает» [973].

Другое письмо пришло от Ф. Х. Бертума — участника гражданской войны, члена ВКП(б) с 1919 года, капитана дальнего плавания Черноморского пароходства. Обращаясь к Троцкому как к «старейшему революционеру и лидеру идейных коммунистов», Бертум рассказывал о горестных перипетиях своей судьбы. В начале 1938 года он прибыл в Роттердам для капитального ремонта парохода «Днепрострой». Спустя несколько месяцев, когда ремонт закончился, он получил распоряжение сдать пароход своему старшему помощнику, а самому отправиться в Москву. Ещё через 2 дня он получил известие о гибели своей жены в одесском НКВД. Естественно, что Бертум отказался ехать в Москву и стал очередным «невозвращенцем», поскольку рассматривал полученный им приказ как «вызов на расстрел». Единственной «виной», которую он мог числить за собой, Бертум считал свои правдивые рассказы голландским рабочим о том, что творится в СССР.

На этом страдания Бертума не окончились. Голландская полиция, пренебрегая правом убежища, несколько раз высылала его в Бельгию, откуда, продержав некоторое время в тюрьме, его возвращали обратно в Голландию. Всё это время Бертум чувствовал усиленную слежку за собой со стороны агентов НКВД.

«Уверяю Вас, Лев Давыдович,— писал Бертум,— что я не провокатор и не подставное лицо, а самая настоящая жертва и мученик сталинской тирании… Участь эта в последние годы постигла десятки тысяч лучших идейных российских коммунистов. Наряду с этим, десятки тысяч коммунистов и миллионы рабочих, крестьян и интеллигентов томятся и погибают в сталинских отдалённых концлагерях при самых кошмарных тяжёлых условиях». Обращаясь к Троцкому, Бертум выражал веру в «торжество Вашей идеи и справедливость над Вами» [974].

Такое отношение к Троцкому сохранилось и в СССР. Пока не найдены прямые свидетельства переписки Троцкого со своими советскими единомышленниками в середине и конце 30-х годов. Зато существует волнующий документ: письмо Троцкого советским рабочим «Вас обманывают!» Этот документ является косвенным свидетельством того, что даже после большого террора, казалось бы, выжегшего всех, имевших какое-либо отношение к «троцкизму», работы Троцкого продолжали переправляться в СССР. В письме имеются прямые указания на «надёжных революционеров, готовых рисковать собою за дело социализма», которые доставят это письмо в СССР, на «верных и надёжных людей, в частности… моряков (очевидно, иностранных судов, прибывающих в Советский Союз.— В. Р.)», через которых советские люди смогут «устанавливать связь с… революционными единомышленниками в буржуазных странах. Это трудно, но это возможно» [975].