Последнее предложение - Мария Барышева

Роман отобрал у него телефон и сердито сказал в трубку:

— Нин хао! Нийю жен, цао шань хао! Уан ань ин цзюнз по хао! Во тчу цаи Шанхай!.. Хы!

Он сунул сотовый в руку Чернову и, ухмыляясь, откинулся на спинку стула. Анатолий ошеломленно посмотрел на него, потом произнес:

— Что? Да, злятся. Серьезные люди, во времени ограничены, а тут ты еще!.. Хорошо, пока.

Он спрятал телефон и настороженно спросил:

— А что ты ей сказал?

— Понятия не имею, — насмешливо отозвался Роман, дымя сигаретой. — Одна моя подружка в китайском ресторане администратором работала, нахватался у нее.

— А в каких еще ресторанах твои подружки работали?

— В древнеримском, — Роман выплеснул в рот остатки коньяка из рюмки. — Номина сунт одиоза.

— О господи! — сказал Чернов и поспешно налил себе добрую порцию коньяка. В этот момент танцоры исчезли со сцены, веселая музыка утихла, и зал вдруг медленно погрузился во мрак и густую тишину — только где-то под потолком тихо плескались волны. Невидимый Анатолий протянул, звякнув рюмкой.

— В темноте стра-ашно.

— Сейчас будет еще какая-нибудь девушка с рептилией, — предположил Роман, гася сигарету в пепельнице, которую их официантка, представившаяся Ларисой, меняла прежде, чем в ней успевало скопиться более двух окурков. — Или с дрессированными птицеядами.

С одного края сцены вдруг негромко зазвучала невидимая скрипка, вывела короткий тревожный напев и смолкла, и почти сразу же ей ответила другая скрипка, в точности повторив мелодию и пронизывающую ее тревогу. Наступила секундная пауза, а потом где-то позади сцены грохнули ударные, и откуда-то из-под потолка на прозрачный пол упали два мощных луча света — огненных, дрожащих, и казалось, что на сцене вспыхнули высокие столбы пламени, пленившие две стройные женские фигуры со скрипками в руках, и Роман невольно вздрогнул, вспомнив, как погиб Шмаев. Девушки были одеты, вернее, умело раздеты во что-то короткое черное и переливающееся, не скрывавшее форм, но и не выставлявшее их на всеобщее обозрение. Роман так и не успел осознать, что это была за одежда — он ухватил лишь только цвет, остальное было неважно, потому что одной из девушек оказалась Рита с гордо вздернутой головой и рассыпавшимися по плечам золотистыми волосами, которые словно бы колыхал жар несуществующего пламени, в другой он с удивлением узнал Майю, напряженную, как струна, и глядящую в зал с неким озорным вызовом. Смычки танцевали в их руках, и тянулась, переливалась удивительно густая мелодия, нарастала в ней мощь, подхваченная ударными, и девушки раскачивались под протекающую сквозь них музыку, и их движения были то медленно-тягучими, плавными, задумчивыми, то резкими и чувственными, и задумчивость сгорала пеплом в страстном огне, и музыка полыхала вокруг них, сама становясь огнем, и погасли лучи окутывавшего их света, и огонь был под ними — подсветка под прозрачным полом была сделана так искусно, что создавала почти реальное ощущение настоящего пламени, среди которого метались в плену собственной музыки два гибких девичьих тела. Уплыла, растворилась где-то под потолком тревога, отступила, притаилась рядом жаркая страсть, мелодия стала быстрой, звонкой, задорной, и Рита с Майей, стоя на разных концах сцены, казалось, весело перебрасываются этой мелодией, и ударные ненавязчиво звучали в отдалении, поддерживая, — словно земля, поросшая упругой травой, по которой танцует кто-то невидимый и проворный. На их лицах были улыбки, немного отрешенные и обращенные лишь друг к другу — сейчас они не смотрели в зал.

Роман медленно поднялся, и Анатолий удивленно прошипел:

— Ты куда?!

Не отвечая и не сводя глаз со сцены, он пошел через зал, а фигурки раскачивались на огненном ковре, и раскачивалась вместе с ними музыка, и ничего больше не было вокруг. Савицкий остановился только в нескольких метрах от сцены, глядя на мечущиеся золотые пряди и как-то немного фальшиво улыбающиеся губы. Рита чуть развернулась, мазнув по залу невидящим взглядом, и он вдруг остановился, накрепко вцепившись в лицо Романа, и в ее собственном лице что-то вспыхнуло, и улыбка стала иной, исчезла отрешенность, и в глазах появились теплые огоньки… а может, то просто были отсветы от полыхающего пола. В сущности, сейчас это было совершенно не важно, довольно было и просто смотреть. Рядом с ним появился молодой человек в униформе и начал вежливо упрашивать отойти от сцены, но Роман, не взглянув на него, произвел руками серию загадочных жестов, смысл которых и самому ему был абсолютно непонятен, что-то задушенно промычал, сунул ему купюру и сразу же забыл про его существование. Молодой человек, уронив: «Ой, извините, ну ладно пока…» — отошел и виновато сказал негодующим обитателям одного из столиков, которым Роман заслонял обзор:

— Да ладно, чего вам, инвалид, пусть дослушает…

А музыка заполняла собой зал до самого потолка, вновь в ней протекла тревога, что-то надрывное, зовущее, потом она начала неуловимо затихать, и на сцене между двумя девушками вдруг появилась третья — маленькая, тонкая, с черными волосами, заплетенными в две длинных косы, и поднесла к губам флейту, и полились хрупкие, воздушные звуки, а скрипки в это время тихонько бродили где-то рядом, звуча лишь едва-едва, осторожно, стихли на мгновение, и какое-то время, измерить которое было невозможно, да и незачем, звучала лишь флейта — мягко, ласково, и было в этом что-то умилительно детское, но тут вступила Ритина скрипка, потом Майина, и вытекающие из-под смычков звуки осторожно обняли хрупкие трели, словно нежные руки, потом эти объятия стали увереннее, крепче, ударные всплеснулись волной, и скрипки словно подбросили флейту, и трели рассыпались под потолком, будто брызги взметнувшегося фонтана, и вот уже флейта звучит почти незаметно, и чернокосая девушка тихонько отошла в глубь сцены, и встала там, чуть покачиваясь под музыку, а здесь уже снова царили одни лишь скрипки, и снова задор, и что-то веселое, глубокое, манящее, страстное — мелодия набегала, как морские волны на скалистый берег, обрушивалась, рассыпалась. Девушки уже не стояли на месте, они танцевали, кружились по сцене, и под их ногами был уже не огненный ковер, а ярко-голубая водная гладь, чуть подернутая рябью, и они порхали по ней, словно нереиды, и, проворачиваясь совсем рядом, ухитрялись то и дело слаженно полоснуть смычками по струнам скрипок друг друга, иногда даже несколько раз подряд, и не было ни единого мига, чтобы мелодия споткнулась, прервалась. А он слушал и смотрел на это кружение, скрестив руки на груди, ловил взгляд сияющих сине-зеленых глаз, и ему казалось, что сейчас Рита играет только для него одного — конечно, это было не так, но отчего-то очень хотелось так думать, и она улыбалась, и мелодия, выплескиваясь из-под смычка, тянулась к нему, обнимала и звала куда-то…