Операция Минотавр - Стивен Кунтс

Одиннадцатый иннинг, сыграно три прохода.

Хосе Кансеко выходит на пластину. Комментатор прямо заливался от восторга.

Камачо порылся в буфете в поисках съестного. Неужели у нее не найдется там хотя бы крекеров? Или конфет? Не может быть, чтобы прожорливое шестнадцатилетнее чудовище не оставило ни крошки.

Он услышал стук и обернулся. Дверь кухни отодвигалась.

- А, Харлан. Заходите.

- Увидел у вас свет. Мне не спится. Чертов кондиционер сегодня сломался, а спать в такой духоте немыслимо.

- Лучше бы, конечно, ветерок.

- Ну и климат!

Кансеко берет первую подачу. Первый удар.

- Молока хотите?

- Да, было бы неплохо. А конфет у вас нет?

- Вот как раз ищу. - Ага, за банкой с мукой. Полпачки "Ньютонс", с инжиром.

Он отнес их к столу, за которым сидел Олбрайт, вынул одну и попробовал. Слегка заплесневели, но есть можно.

По радио было слышно, как зрители на стадионе разом вздохнули. Мяч пошел свечой вверх, к ложе прессы. Второй удар. Харлан Олбрайт взял конфету, пока Камачо наливал ему стакан молока.

Опять сорвалось. Удар биты по мячу был еле слышен.

Оба внимательно слушали, грызя старые конфеты и запивая их молоком.

Комментатор расписывал происходящее изо всех сил. Заняты первая и вторая базы, один игрок в ауте. Дважды били по Хосе Кансеко.

Еще один срыв.

- Да хватит уже мазать по мячу, - возмутился Олбрайт. - Иногда хочется, чтобы они или били, или убирались, лишь бы игра шла.

- Ну да, - промычал Камачо с набитым ртом. Проглотив конфету, возразил: Но этот парень борется за выживание.

Подающий "Балтимора" вырвался вперед и послал мяч на вторую базу. Слишком поздно.

- Теперь подающий мажет. - Олбрайт взял еще конфету.

Камачо допил молоко и поставил стакан в раковину.

- Вот это подача, - рявкнул комментатор. Бита так грохнула по мячу, что толпа взревела от восторга. - Пролетел через дыру в заборе, похоже, сейчас врежется в стену. Игрок, прошедший третью базу, бежит к дому. Все, ребята.

"Окленд" выиграл в одиннадцатом иннинге благодаря дублю, сделанному Хосе Кансеко. - Камачо выключил приемник.

- Хороший игрок, - заметил Олбрайт.

- Способный мальчик, - согласился Камачо.

- Он станет суперзвездой.

- Если не сорвется.

- Да. Им всем трудно удержаться. Подают надежды, питом вдруг почему-то паренек разбивает лоб. Понимаете, о чем я говорю?

Камачо кивнул и поставил стакан Олбрайта в раковину.

- Мы возлагали на вас такие надежды...

- Почему бы вам не пойти домой, чтобы изнывать от духоты в одиночку, а, Харлан? Половина третьего ночи, а завтра утром на работу.

- Утром ко мне придут чинить кондиционер. Так что я скажусь больным.

Завтра у меня станет, как в Москве зимой.

- Ужасно.

Олбрайт поднялся со стула и направился к стеклянной двери. Взявшись за ручку, он обернулся и взглянул на Камачо.

- Есть новости?

- Да. Кое-какие небольшие детали, коль уж вы об этом наговорили. Несколько недель назад советский посол получил письмо. Почему-то на нем оказалось пятнышко от варенья. Мы сделали анализ. Похоже на французское варенье из голубики. Импортное. Я послал туда дюжину агентов.

- Удивительно. - Олбрайт зафыркал, как медведь. Потом улыбнулся. - Это может к чему-то привести, да?

- Возможно. Как знать?

- Удивительно. Все эти письма идут уже три с половиной года. "Минотавр" никогда не ошибался, ни в каких мелочах. А сейчас вдруг посылает письмо, замазанное вареньем? Что-то не очень верится.

- Надо пользоваться слабым местом противника, когда находишь его. Это слабое место. Надо выяснить, дадут ли мне достаточно людей на это направление.

И только что случилось другое событие.

- Что еще? Пятно арахисового масла на конверте? - Ничего общего с "Минотавром".

- А именно? - Олбрайт перестал шутить.

- Авария прототипа УТИ морской авиации. Разбился вчера в Неваде. - Камачо взглянул на стенные часы. - Вернее, уже позавчера. Похоже, кто-то подложил ложную информацию фирме-изготовителю. "Аэротек". Дерьмо хлынуло наружу, можно сказать.

- Бросьте все силы на "Минотавра". - Тон Олбрайта был очень жестким.

- Что мне положено делать? Отдать честь? Олбрайт раздвинул дверь.

- Я не шучу, Луис. Нам необходим хоть какой-то прогресс. - Он вышел и закрыл за собой дверь. И исчез во тьме.

Минуту спустя Луис Камачо запер дверь и опустил шторы.

***

После того, как Джейк Графтон со, всей группой уехал в Вашингтон и Бабун Таркингтон остался один, на базе Тонопа воцарилась мертвая тишина - как на кладбище, подумал Бабун. Он проводил время то в ангаре, где инженеры TRX возились с останками самолета, покинутого им и Ритой, то в госпитале, где лежала Рита, так и не приходя в сознание.

Бабун каждый день проезжал по три километра туда и обратно в военном седане, предоставленном ему одним из капитанов 3-го ранга с условием вернуть машину на базу. Однако Бабун не спешил этого делать. В конце концов, расписывался за машину капитан, а прямого приказа возвратить ее он не отдавал.

В холле общежития было пусто. Очевидно, командировочным некогда было слоняться вокруг стола, заключать пари и обмениваться анекдотами под приглушенный звук телевизора, как это принято в морской авиации. В этом роде войск всегда царил дух товарищества. Те, кто летал на самолетах, отличались дружелюбием и требовали этого от других.

В первый свой вечер в одиночестве Бабун гонял бильярдный шар по столу, наблюдая, как он скатывается в лузы. Посмотрев на пустые кресла, молчащий телевизор и корзинки под лузами, он побрел в свою комнату звонить Ритиным родителям. Теперь он делал это дважды в день.

Еще он звонил собственным родителям в Санта-Барбару, рассказывая им о состоянии Риты и поддерживая разговор просто затем, чтобы слышать их голоса.

Родители были слегка удивлены и про себя радовались такому вниманию со стороны сына, который обычно звонил им раз в месяц и никогда не писал, потому что, как он считал, все новости можно сообщить и по телефону.

Удивительно, размышлял он, теперь, теперь, когда Рита в таком ужасном положении, звук материнского голоса способен его немного утешить.

На второй день он понял: все дело в том, что ему нечем заняться. Он стоял в ангаре, смотрел, слушал, но ему не за кем было присматривать, не надо было сочинять докладные, поэтому его ничто не трогало. В госпитале он сидел возле Риты, которую перевели в отдельную палату, произносил монологи или глядел в стену. И думал. Очень много думал, размышлял, соображал.

В этот вечер по пути в госпиталь он заехал на почту и купил общую тетрадь.

В Ритиной палате он начал писать. "Дорогая Рита", - вывел он, потом пососал ручку и выглянул в окно. Поставил дату. Дорогая, дорогая Рита. "Когда-нибудь ты придешь в себя, и тогда я вручу тебе это письмо".

Он писал иногда по несколько часов кряду. Начал он с жизнеописания Бабуна Таркингтона: как он рос в южной Калифорнии, где стоило перебежать шоссе, и ты оказывался на пляже и мог кататься на доске, если хотел; бесконечным летом они гоняли в футбол и бейсбол, а на пляже он обхаживал красоток с упругим, тугим телом, иногда успешно. Он описывал, что с ним происходило, когда он испытал первую любовь, потом вторую, и третью, и четвертую. Много страниц было посвящено учебе в колледже и ночным студенческим загулам.

Наконец, он решил, что исчерпал тему юности, и обратился к флотской жизни.

Он даже не заметил, как у него изменился стиль. Вместо легкого, окрашенного юмором повествования о днях молодости он теперь писал сухо, вполне серьезно.

Факты, впечатления, мнения, устремления - все это сходило с кончика его пера.

Через четыре дня инженеры TRX закончили свою работу и таинственным образом испарились. Несколько дней спустя без предупреждения явилась группа офицеров и штатских из Вашингтона. Они осматривали и ощупывали бесформенные почерневшие обломки, все фотографировали, затем сели в ожидавшие их на полосе самолеты. Бабун остался со своим одиночеством и своими сочинениями.

Так проходил день за днем, а Рита все не приходила в себя.

В Вашингтоне Джейк Графтон тоже писал, хотя совершенно иначе, чем Таркингтон. Он наговаривал общие указания на диктофон и отдавал пленки подчиненным, которые облекали его идеи в гладкие, обкатанные фразы, а Джейк потом правил их карандашом. Результаты испытаний и наблюдений были обработаны, согласованы между собой и сведены в стройные таблицы. Группа чертила схемы и графики, оценивала тактико-технические характеристики, трудоемкость обслуживания, среднюю наработку на отказ и, разумеется, стоимость. С каждой страницы, казалось, ручьями текли деньги. Каждый офицер в группе имел свой участок работы, а общие выводы и рекомендации по сто раз обсуждались за столом Джейка; тот внимательно слушал, делал заметки и время от времени намекал, что по тому или иному вопросу сказано уже достаточно. Все это сводилось в единый документ с шапкой "совершенно секретно" на верху каждой страницы.