Венчание с бесприданницей - Анастасия Туманова

– Прости меня. Ты кругом права. Федька Семирский – дурак, спору нет… Но я оказался ещё глупее его. Ни он, ни я не имеем права тебя допрашивать. Я хочу только, чтоб ты знала… Я готов во всём тебе помогать. Я могу спрятать тебя, укрыть от чего угодно. Никто и никогда тебя не найдёт. И никакого «конца» не будет, даю в том слово. И… И даже Никита ничего не узнает, если ты этого не захочешь!

Устинья молчала. Затем, когда Михаил уже и не надеялся на ответ, криво, углом губ усмехнулась:

– И что вы такое говорите-то… Что вы про меня знаете?

– Я знаю, что ты – удивительная! Что у тебя ясная, светлая голова, что ты смелая и сильная! Что ты, придя сюда, сделала такое, что и не всякому мужчине под силу! Ты достойна восхищения! И я никогда не видел девушки лучше! – Слова неслись сами собой, и остановиться Михаил уже не мог. – Я дурак, что приволок сюда Семирского… Но кто же мог подумать, что он так поведёт себя? Устя! Поверь, я всё готов сделать для твоего счастья! И спасения! И, если ты хочешь…

– Ба-а-арин… – простонала Устинья, зажмуриваясь. – Господь с вами, ничего я не хочу…

– Да какой я тебе «барин», сколько можно?! – Михаил, снова опустившись на колени в прелую кучу листьев, взял её за руки. – Устя, я… я, кажется, люблю тебя.

Он сам испугался сказанного. И тут же осознал, что это – правда и что говорить ему больше нечего.

Устинья странно поморщилась, усмехнулась. Глубоко, словно перед прыжком в воду, вздохнула. Не глядя на Михаила, медленно сказала:

– Вон до чего договорились… И охота вам болтать пустое!

– Устинья, я сказал правду! Готов поклясться тебе чем угодно!

Она покачала головой. Затем решительно высвободила руки из ладоней Михаила, встала и, взяв охапку дров, пошла к дому. Михаил догнал её уже у крыльца.

– Устя, ты так и не сказала…

– Что сказать-то? – перебила она, оборачиваясь с верхней ступеньки. – Мужняя я, Михайла Николаевич, вот и весь мой разговор. Мужняя жена.

– Но постой, как же это?.. – опешил он. Устинья отвернулась и молча вошла в дом. Михаил, растерянный, ошеломлённый, остался стоять у крыльца.

Как и опасалась Вера, из авантюры с племянником Протвиной ничего не вышло. Правда, поручик Гардин был в этом нимало не виноват и со своей стороны сделал всё, что мог: видимо, тётка обстоятельно описала ему радужные перспективы возможного брака и огромное приданое невесты. Был чинный визит вместе с тётушкой в дом Тоневицких; был вечер с чаем, пианино и танцами, была мазурка, в которой Александрин оказалась необыкновенно хороша. Аннет, чтобы не отвлекать на себя внимание гостя, натянула нелепое серо-лиловое платье, стянула своевольные кудряшки в старушечий пук на затылке, полвечера просидела в дальнем углу, не участвуя в танцах, а потом и вовсе, сославшись на головную боль, ушла к себе. Таким образом, занимать гостя пришлось Александрин, и она, к её чести, делала это мастерски. «Хоть чему-то учат их в Смольном…» – подумала Вера, сидя у самовара с мадам Протвиной и глядя на то, как Александрин в новом атласном туалете, неожиданно похорошев от внимания молодого человека с роскошными усами, весело щебечет по-французски и хихикает.

На другой день условились встретиться уже у Протвиных. Затеяли было охоту, но отменили, вспомнив, что Александрин не умеет ездить верхом, и вместо охоты назначили гулянье в лесу. К счастью, стояли последние солнечные деньки. Крестьянские девки, слегка отдохнувшие после страды, устроили игры и хоровод, в который удалось даже затянуть Александрин. Поручик Гардин воодушевлённо плясал камаринского с хохочущей Аннет и произвёл фурор.

«Видит бог, со дня на день предложение сделают! – возвещала бобовинская пифия – горничная Домна, раскидывая вечером в комнате барыни засаленные карты. – Вскорости вздохнёте спокойно, Вера Николавна, моё вам нерушимое слово!»

Вера, впрочем, в успех предприятия верила слабо. Никакие меры предосторожности, принятые Аннет, не сработали: взгляды поручика Гардина всё чаще устремлялись на младшую барышню. Аннет и сама чувствовала, что всё идёт не по-задуманному, тысячу раз прокляла камаринскую, во время которой «так непозволительно увлеклась», и поняла, что пора действовать решительно. Придумав поехать покататься в коляске по окрестностям вместе с кузиной и гостем, она в последний момент прямо на крыльце изобразила внезапный приступ мигрени. Вера, стараясь не рассмеяться, увела охающую Аннет обратно в дом. Гардин был вынужден отправиться кататься с одной Александрин, – и ничего хорошего из этого не вышло. По недосмотру конюшего в коляску вместо смирной опытной Савраски оказался запряжён молодой и бестолковый жеребец Ворон, совсем недавно ходящий в оглоблях. Поначалу он вёл себя прилично и честно вёз лёгкую коляску по подмёрзшей лесной дороге, позволяя Александрин вздыхать об ушедшем лете и восхищаться меланхолическим видом лысых осин. Однако, когда экипаж катил через косогор, со стороны ельника неожиданно донёсся пронзительный волчий вой. Ворон испуганно заржал, вскинулся в оглоблях, опрометью помчался вниз по косогору, ломая кусты, ворвался в реку по самый недоуздок и встал, весь дрожа, в стылой воде. Коляска опрокинулась, седоки полетели в воду. К чести Гардина, он опомнился быстро и на руках вынес из реки свою бесчувственную спутницу.

Для здорового как бык двадцатипятилетнего поручика купание в ледяной реке осталось безо всяких последствий. Но слабенькая Александрин расхворалась всерьёз. Уже к вечеру у неё поднялся страшный жар, начался бред. Перепугавшаяся Вера послала в уездный город за доктором. Доктор прибыл к вечеру второго дня и нашёл больную почти безнадёжной. Десять дней Александрин находилась между жизнью и смертью. Жар не спадал, дыхание было хриплым, отрывистым. Больная то бредила по-французски, полагая, что она до сих пор в стенах института, то просила воды, то священника, то снова проваливалась в забытьё. Сбившиеся с ног Вера и Аннет едва успевали вливать ей в рот прописанные врачом микстуры – которые, впрочем, ничуть не помогали. Горничная Домна на свой страх и риск отправилась в дальнее село к бабке-знахарке Чудовке и принесла от неё чугунок отвратительно пахнущего варева. Вера, едва взглянув на Чудовкино снадобье, приказала немедленно его вылить. Но Домна, здраво рассудив, что вылить средство она успеет всегда, чугунок припрятала.

На третью ночь разразился кризис. Александрин уже не приходила в себя. С ней начались судороги, она никого не узнавала. Вера и Аннет, обнявшись, плакали. Конец, казалось, был неизбежен, было послано за священником. В сенях уже толклись дворовые, пришедшие проститься с барышней. Но Домна с Чудовкиным чугунком в руках и диким воплем «да хоть насмерть опосля засечь прикажите, барыня!!!» прорвалась к изголовью больной. Разжав ножом стиснутые зубы Александрин, горничная с размаху влила ей в рот полный стакан Чудовкиного напитка.