Древо Жизора - Октавиан Стампас

— Мне уже приходилось выслушивать сплетни о том, что в убийстве героя Тирского замешан Ричард, — заметил хмуро Робер, — но честное слово, я ни за что не соглашусь поверить в это.

— И напрасно, сударь, — вновь наваливаясь на сочную ягнятину, проговорил епископ Бове. — Ведь, да будет вам известно, я сам присутствовал при гибели Конрада. Шел за ним по пятам, когда его убили ассасины, и уж кому-кому, а мне вы можете верить. Это Ричарда рук дело. Тем более, что, скажу по секрету, у великого магистра тамплиеров есть точные доказательства сговора Ричарда с ассасинами. Уж вам-то де Сабле должен был сообщить об этом.

— Нет, не сообщал…

— Значит, еще сообщит. Теперь смотрите, кого выбирают новым королем Иерусалима. Анри Шампанского. Выгодно это Ричарду? Конечно выгодно. Он теперь отправится воевать с Филиппом, Анри отдаст Саладину все, что тот еще не прибрал к своим рукам, и Ричард сможет спокойненько обвинять во всем короля Франции, из-за коварства которого сорвались все планы крестоносцев.

— Не вижу логики, — сказал Робер де Шомон. — Поначалу вы утверждали, что Ричарду для спокойного отправления на родину необходимо было избрание королем сильного Конрада, затем вы стали утверждать противоположное, что он для того устроил покушение на Конрада, чтобы поскорее отправиться воевать с Филиппом и покинуть Святую Землю.

— Напрасно, сударь, вы будете искать логику в поступках Ричарда, — не моргнув глазом отвечал епископ Бове. — Ее нет. Разве может быть логика в действиях человека, целиком и полностью находящегося под каблуком у капризной и взбалмошной жены?

Не желая дольше выслушивать клевету в адрес своего любимого государя, Робер постарался перевести разговор на другие темы. Утром следующего дня епископ Бове покинул Фамагусту и отправился дальше в Европу, а у Робера стала развиваться мысль о том, что надо бы ему оставить Кипр на попечение своих ближайших помощников, тем более, что дела на острове идут хорошо, а самому отправиться туда, где сейчас Ричард. Робер чувствовал — король Львиное Сердце как никогда нуждается в присутствии рядом с ним искренних и преданных друзей. И в первых числах июня Робер отправился в Святую Землю.

ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ

В эту весну, предварявшую конец похода, сенешаль тамплиеров Жан де Жизор подружился с герцогом Бургундским, коему весьма нравилось как старый тамплиер тонко и остроумно высмеивает Ричарда. Нередко собирались они избранной компанией и принимались сочинять анекдоты про то, как Львиное Сердце самую малость не дошел до Иерусалима и закрыл глаза, чтобы не видеть Святой Град, про то, как он мечется между Беранжерой и любовниками (почему-то до сих пор считалось верхом остроумия пережевывать старые сплетни о мужеложестве Ричарда), про то, как Беранжера ловко наставляет ему рога, хотя молодая королева была чиста и ни разу не дала повода подозревать ее в неверности, и все это знали. Уютная и неприхотливая компания пригревалась при Гюге Бургундском. Герцог ожидал, что, как только Ричард отправится в свои владения воевать с вероломными Филиппом-Августом и Джоном Лэклендом, роль сюзерена Бургундии значительно выделится и можно будет претендовать на пальму первенства среди вождей похода.

— Однако, что он мешкает? — как-то раз, сидя за огромным бокалом назаретского вина, капризно спросил герцог. — Когда же он сгинет отсюда? Он дождется, что его братец Жан и король Филипп приберут к рукам все его земли, да еще пошлют гонца с требованием прислать им Беранжеру, ха-ха-ха-ха!!!

— Надо бы его малость поторопить, — любезно согласился навигатор ордена Креста и Розы. — Вот бы здорово, если б кто-нибудь сочинил на него едкую сатиру в виде кансоны и пустил гулять свое произведение по лагерю крестоносцев. У вас есть на примете какой-нибудь талантливый стихоплет, но такой, у которого ни стыда, ни совести не предусматривалось Всевышним с момента зачатия?

— Дайте подумать, — зажав в кулак бороду, откликнулся герцог. — Есть у меня славный малый Разоль из Орси, но этот не годится, поскольку хоть он и язва, но никогда не выйдет за рамки приличия. Есть у меня Гираут де Трене, но этот лежит в лихоманке и вряд ли вообще очухается. Жонглеров-то хватает, но такого, чья желчная песня могла бы сразить Ричарда…

— Ваше сиятельство, — обратился к герцогу маркиз де Буска, — у меня есть на примете отличный негодяй, просто пальчики оближешь, какая сволочь. Он промышляет тем, что сочиняет любовные письма для рыцарей, желающих овладеть постелью какой-нибудь из местных красоток. За это он получил прозвище Пистолет, то есть, «письмишко», и вообразите только, все знают, что этот мерзавец, передавая письма избранным горожанкам Сен-Жан-д'Акра, успевает еще проверить, хороша ли намеченная тем или иным его заказчиком постель.

— Позвольте, но на кой черт он нам нужен? — удивился герцог.

— Не спешите, мсье Гюг, — возразил граф де Сервьер, — я тоже знаю этого шалопая, которого зовут Фальконетом, но прозвище у него действительно Пистолет.

Помимо любовных посланий он сочиняет наигнуснейшие, наискабрезнейшие песенки, не лишенные таланта. Некоторые из них подолгу пользуются успехом и распеваются во время винных возлияний.

— Почему же я до сих пор их не слыхал? — обиженно скривил губы Гюг Бургундский.

— Потому что они отвратительно грубы, ваше сиятельство, — ответил маркиз де Буска. — Они не для вашего уха.

— Вздор! — возмутился герцог. — Я обожаю скабрезности. Всякий настоящий полководец любил грубую шутку, от которой несло, как из конюшни. Вспомните Цезаря, вспомните Шарлеманя… Приведите ко мне эту бестию, завтра же. Быть может, он исполнит то, что так мудро, задумал сенешаль Жан.

— Зачем же откладывать на завтра то, что можно сделать сегодня, — сказал граф де Сервьер. — Я сейчас же пошлю за Пистолетом.

И действительно, через каких-нибудь полчаса взору герцога явился весьма неприглядный, можно даже сказать, гадкий субъект с лицом нездорового цвета, тощий, но вместе с тем обладающий круглым брюшком, так что можно было подумать, будто он проглотил дыню; выслушав пожелание герцога, он, не долго думая, тотчас же принялся сочинять сатиру на Ричарда, и когда были готовы два куплета, он прочел их, получил одобрение, сопровождавшееся десятком монет, и отправился сочинять дальше, пообещав к утру закончить. Герцог Гюг де Бургонь остался весьма доволен.

— Кажется, это тот самый перчик, который нужен для нашего кушанья. Точнее даже, не перчик, а чеснок. Малый препротивный, сразу видно, что подлец. Я уверен, он справится со своим заданием.

На другой день Пистолет явился к герцогу Бургундскому с готовой песней, слушая которую, присутствующие крякали, покашливали и даже краснели, но одобрительно кивали головами. Песня была наигнуснейшая, наипакостнейшая, хулы на Ричарда возводились невообразимо наглые, такие, что самый лютый враг короля не мог не признать их несправедливости, но при этом нельзя было отказать в таланте сочинителю, его песня пылала остроумием и самые подлые скабрезности в ней подавались не без изящества. Гюг отвалил стихоплету целых два бизанта и повелел объехать с песней все войско.

Вскоре песня, которую многие, не особо разборчивые в том, что хорошо, а что плохо, крестоносцы стали охотно распевать, сидя у костра за чаркой доброго вина, дошла до ушей того, кому она посвящалась. Выяснив, кто сочинитель, Ричард приказал доставить Пистолета к нему во что бы то ни стало. За дело взялся Робер де Шомон, только что приплывший в Святую Землю с Кипра, он быстро разыскал стихоплета, который, боясь козней со стороны оклеветанного им короля, уже собирался на время перебраться куда-нибудь в Тир или Антиохию. Рассмотрев автора гнусной песни, Ричард сказал:

— Видать, дружок, тебя не очень любят женщины, и потому в тебе накопилось столько желчи. Я прощаю тебя, но с условием, что ты споешь мне свою песню сам, и при том с таким же в точности выражением, как ты пел ее Гюгу Бургундскому. Идет?

— Насчет женщин вы точно заметили, ваше величество, — отвечал Пистолет. — Правда, я предпочитаю состоять средь тех, кого не очень любят женщины, нежели в числе тех, кого женщины и мужчины любят через край, но это только так, к слову, а насчет вашего предложения должен заметить, что когда я спел свою песню герцогу де Бургоню, он за это отвалил мне два бизанта. Будете ли и вы столь же щедры?

Ричард в порыве возмущения вскочил с кресла, но успокоился, на губах его заискрилась улыбка, он рассмеялся и затем ответил:

— Ты и впрямь можешь быть назван королем всех нахалов. Пистолет — слишком скромненькое прозвище для тебя. Ладно, если мне понравится твоя манера исполнения, я заплачу тебе два бизанта.

Пистолет, с лица которого так и не сходило наглое «была — не была!» выражение, исполнил свою песню точь-в-точь, как тогда Гюгу Бургундскому. Слушая всю песню целиком (а доселе до Ричарда доходили лишь разрозненные обрывки из разных ее куплетов), король Львиное Сердце то хмурился, то фыркал, а то, краснея до ушей, закатывался громким смехом. Когда Пистолет допел, Ричард, немного поморщившись, произнес: