Всемогущее правительство: Тотальное государство и тотальная война - Людвиг фон Мизес
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Мы дезориентируем себя, объясняя поведение человека или группы людей ссылкой на характер. Концепция характера эквивалентна концепции индивидуальности. То, что мы называем характером человека или группы людей, представляет собой совокупность наших знаний об их поведении. Если бы они вели себя иначе, чем происходит в действительности, у нас было бы иное представление об их характере. Было бы ошибкой ссылаться на характер для объяснения того факта, что Наполеон увенчал себя императорской короной и пытался, довольно глупым образом, войти в круг старых европейских династий. Если бы он не сменил звание пожизненного консула на императорскую корону, и если бы он не женился на эрцгерцогине, нам бы точно так же пришлось сказать, что это соответствует его характеру. Ссылка на характер объясняет не больше, чем знаменитое объяснение снотворного действия опиума его virtus dormitiva qui facit sensus assupire{121}.
Так что напрасно ждать какой-либо помощи от психологии, индивидуальной или массовой. Психология не в силах вывести нас за пределы того, что обозначает концепция индивидуальности. Она не объясняет, почему несчастная любовь толкает одних к пьянству, других к самоубийству, кого-то к сочинению нескладных виршей, а Петрарку и Гёте она подвигла на создание бессмертных стихов, Бетховена – на сочинение божественной музыки. Заниматься классификацией человеческих характеров – занятие неблагодарное. Вначале людей классифицируют в соответствии с их поведением, а потом полагают, что нашли объяснение, когда связывают поведение с классификацией. Более того, каждый отдельный человек или группа людей всегда обладают какими-то чертами, которые не укладываются в прокрустово ложе классификации.
Физиология также не способна решить эту проблему. Физиология не может объяснить, каким образом внешние факты и обстоятельства порождают определенные идеи и действия. Даже узнав все о деятельности клеток мозга и нервов, мы не сможем объяснить – разве что сославшись на индивидуальную особенность – почему идентичные внешние обстоятельства ведут разных людей и даже одних и тех же, но в разное время, к самым разным идеям и действиям. Вид падающего яблока навел Ньютона на закон тяготения, а почему до этого прежде не додумались другие? Почему одному удается правильно решить уравнение, а другим – нет? И чем физиологический процесс, приведший к математически верному решению проблемы, отличается от того, что дал неверное решение? Почему трудности передвижения в покрытых снегом горах навели норвежцев на изобретение лыж, а жителям Альп вдохновения не хватило?
Ни одно историческое исследование не может избежать ссылки на концепцию индивидуальности. Ни биография, повествующая о жизни отдельного человека, ни история стран и народов не могут вывести анализ за пределы констатации, что здесь перед нами уникальное или индивидуальное явление.
2. Ложность концепции «национального характера»
Главным недостатком концепции характера является приписываемая ему неизменность. Предполагается, что отдельный человек или группа обладают стабильным характером, который может служить объяснением всех идей или действий. Преступник является преступником не потому, что совершил преступление, нет – он совершил преступление, потому что он преступник. Поэтому тот факт, что человек некогда совершил преступление, становится доказательством того, что он преступник, и делает правдоподобным обвинение его в любом последующем преступлении. Эта доктрина оказала глубокое влияние на ход уголовных процессов в континентальной Европе. Государственный обвинитель в качестве доказательства ссылается на то, что обвиняемый и прежде совершал преступления, а защита любит при случае продемонстрировать, что его прошлая жизнь была безупречна[121]. При этом человек, совершивший несколько убийств, может быть невиновным именно в том, за которое предстал перед судом, а другой, дожив до 60 лет, ни разу не нарушив закона, может совершить ужасное злодеяние.
Концепция национального характера представляет собой обобщение черт, свойственных разным людям. Как правило, такое обобщение делают на основе поспешных и непродуманных выводов из недостаточного числа нерепрезентативных наблюдений. В прежние времена немецкие жители Богемии знали чехов только в роли поваров и горничных. Отсюда делался вывод, что чехи послушны, льстивы и подобострастны. Тот, кто изучал политическую и религиозную историю Чехии, скажет, скорее, что им свойственны бунтарство и свободолюбие. Но что позволяет нам искать общие характерные черты группы, объединяющей столь разных людей, как, скажем, Ян Гус и Ян Жижка, и, с другой стороны, лакей и горничная? Критерий, используемый при формировании группового понятия «чех», – использование чешского языка. Предположение о том, что члены языковой группы должны иметь что-то общее между собой, представляет собой petitio principii{122}.
Самое распространенное истолкование причин подъема нацизма заключается в ссылке на немецкий национальный характер. Сторонники этой теории просеивают немецкую литературу и исторические хроники в поисках текстов, цитат и деяний, свидетельствующих об агрессивности, жадности и страсти к завоеваниям. Из этих обрывков знаний выводят немецкий национальный характер, а потом на него ссылаются, как на источник нацизма.
Не составляет труда набрать в немецкой истории и литературе факты и цитаты, демонстрирующие врожденную немецкую агрессивность. Но столь же легко найти проявления тех же черт в истории и литературе других языковых групп, скажем, итальянцев, французов и англичан. В Германии никогда не было столь же красноречивых и превосходных панегиристов войны и воинского героизма, как Карлейль и Рескин, не было столь знаменитого и шовинистически настроенного поэта и писателя, как Киплинг, не было столь безжалостных и коварных завоевателей, как Уоррен Гастингс и лорд Клайв, не было столь же жестокого солдата, как майор Ходсон из кавалерийского полка Ходсон-Хорс{123}.
Очень часто цитаты вырываются из контекста и соответственно полностью искажаются. Во время Первой мировой войны британские пропагандисты пристрастились цитировать несколько строк из «Фауста» Гёте{124}. При этом они забывали упомянуть, что персонаж, в уста которого вложены эти строки, Эвфорион – двойник лорда Байрона, которого Гёте любил больше всех современных ему поэтов (после Шиллера), хотя романтизм Байрона был чужд его классицизму. Эти стихи совсем не выражают собственных принципов самого Гёте. В последних словах Фауста содержится прославление продуктивного труда{125}; их главная мысль, что счастливым человека делает только удовлетворение, доставляемое сознанием пользы, приносимой окружающим; это панегирик миру, свободе и – «буржуазной», как пренебрежительно говорят нацисты – безопасности. Эвфорион-Байрон являет собой совсем иной идеал: неустанная погоня за недостижимым, жажда приключений, борьбы и
