Ефим Сегал, контуженый сержант - Александр Соболев

-    Мне действительно нужно в инструментальный... - она быстро положила в сумочку блокнот и карандаш.

Через несколько минут, взявшись за руки, они шагали в сторону, противоположную заводу.

-    Ну, скажи, что я не молодец! Придумал-таки повод смотаться из редакции. А то они...

Алая краска залила лицо, даже шею Нади.

Она посмотрела на него, и в ее глазах он прочел и радость, и робость, и стыдливость, и любовь.

-    Надя, - ласково и чуть торжественно сказал Ефим, - ты, наверно, не осознаешь высочайшего значения этого вот теперешнего момента. Запомни: именно сейчас мы делаем с тобой первые совместные шаги по длинной-длинной, далекой дороге. А сколь она велика во времени и в пространстве - одному Богу известно. Только наверняка сегодня началось наше с тобой свадебное путешествие на много лет, до старости, до конца...

Задумчивая улыбка осветила лицо Нади.

-    Свадебное путешествие?.. На долгие годы?.. Очень поэтично сказано. Символическое путешествие, надо полагать? - потом, с еле заметной тревогой, спросила: - А каким будет, по-твоему, наше не символическое, а реальное, земное цутешествие?

Ефим уже собрался сказать, что будет оно трудным, чертовски трудным, но если они, рука в руке, дружно, словно слившись воедино, будут идти отныне и всегда, никакие невзгоды, никакие беды не смогут сломить их, поставить на колени. Но он не произнес неуместный монолог: зачем омрачать ей и себе такой большой праздник в их жизни - первый супружеский день. Пусть он запомнится ярким, как высокое майское солнце над их головами. А там... Он напряг все силы, обманывая самого себя, бодро провозгласил:

-    Наше свадебное путешествие, реальное, непременно будет хорошим, благословенным. Я верую: ведь мы вместе, вместе!

Они свернули в небольшой скверик.

-    Присядем, Надюша, - Ефим опустился на скамейку.

-    Ой, подожди! - воскликнула Надя. - Видишь, бумажка: «Осторожно, окрашено!»

Но было поздно. Ефим вскочил со скамейки, Надя повернула его к себе спиной и ахнула: на брюках четко отпечатались четыре зеленые полоски.

-    Что же делать? - сокрушалась она. - Придется пойти к тебе в общежитие, переоденешься. Благо оно рядом.

Вахтер дал Ефиму ключ от комнаты.

-    О, - воскликнула Надя, входя, - прекрасная комната! Не то что моя барачная берлога.

Между тем Ефим медленно, будто раздумывая, вытащил из-под кровати чемодан. Не спешил его открывать.

-    Что ж ты не переодеваешься? Я отвернусь, - пошутила Надя.

-    Во что переодеваться? - с трудом выдавил он из себя. - Других брюк у меня нет.

Надя изменилась в лице, с материнской жалостью посмотрела на Ефима.

-    Не горюй, - сказала с деланным спокойствием, - и мой гардероб - не то, что у Тины Крошкиной, раз в десять меньше. Не волнуйся, что-нибудь придумаем.

-    Что можно придумать? И краска, как на грех, масляная. Пристала, хоть топором вырубай!

-    Вот что, - сказала Надя, - выход есть. Я серьезно. - Ефим глянул на нее с мольбой и недоверием. - Снимай брюки. Я пойду к себе, постараюсь их спасти. Снимай!

Ефим разоблачился, завернул брюки в газету, не поднимая глаз, протянул сверток Наде.

-    Не стоит по пустякам расстраиваться. Ну! - она взяла сверток. - Я мигом!

Восседая в трусах на кровати, он мысленно подтрунивал на собой: «Журналист-голодранец, бесштанный молодожен»!

А Надя - молодчина, не растерялась, виду не показала... «Не страшно», - сказала она, а ему жутковато: с угнетающей ясностью расшифровал он ее признание - с одежонкой у нее не лучше, чем у него. Да-с!.. Коллизия!

Ефим поднял крышку чемодана и, не глянув в него - он наперечет знал свое богатство - с силой захлопнул крышку, пнул чемодан под кровать, будто пустая фанерная коробка была виновата в его нищете. Ладно, авось обойдется, авось мы с Надюшей что-нибудь придумаем. Спрятавшись за эту всегдашнюю «палочку-выручалочку», он малость успокоился.

Пришла Надя, бодрая, сияющая. Глянув на нее, Ефим сразу забыл о горьких горестях.

-    Сидишь, шлышок? Рыдаешь? Вот они, твои брюки! Как новенькие! - Надя обеими руками держала на весу отутюженные, отливающие синевой, абсолютно чистые штаны.

Ефим ахнул: вот это да! Куда девались его еще три часа назад затасканные, в зеленых масляных полосках брюки?

-    Надя, ты волшебница, моя спасительница, - произнес он растроганно.

-    Оставь похвалы на потом. Одевайся, идем в столовую. Ужасно есть хочется. Да и на завод надо. Или мы сегодня не работаем?

Вечером после работы Ефим решил осторожно поговорить с Надей о делах насущных. Главное - где они будут жить? Это проблема вот-вот встанет перед ними неотвратимо, как чередование времен года, и непреодолимо, как высокая отвесная стена. Девушки-соседки перейдут в дневную смену, и тогда...

Трудно было Ефиму приступить к неприятному разговору, не хотелось портить настроение Наде. А она собирала на стол ужин, нарезала ломтики белого и черного хлеба, ставила посуду - обычное домашнее женское занятие. Ефим любовался движением ее рук, наклоном русой головки, новым выражением лица, которого еще вчера не было... Он не отрывал от нее восхищенных глаз, она, чувствуя на себе его взгляд, радовалась, смущалась.

И трудный разговор не состоялся, Ефим отложил его на «потом»...

...Он проснулся еще до раннего майского рассвета. Осторожно, чтобы не разбудить Надю, подошел к окну. Будто разбавленная темнота, легкий туман... На небе скорее угадывались, чем виделись, очертания облаков. Он глубоко вдохнул свежий воздух, отошел от окна, сел на табуретку у стола, залюбовался спящей Надей, русо-пепельной волной волос, раскинувшихся на подушке... И как всегда внезапно в его мозгу, в сердце зазвучали поэтические слова.

Туман в окне, а может, темень?

Наверно, ночь: вокруг покой...

Крадутся в небе тучки-тени,

Мы на земле одни с тобой...

Волос волнующие пряди Струят едва заметный свет,

И теплое дыханье рядом...

А может быть, тебя здесь нет?

И я один, бреду по лугу,

И слышу тихий всплеск реки...

Березку, юную подругу,

Причесывают ветерки...

-    Фима, а Фима, - окликнула его проснувшаяся Надя. Он не сразу понял, кто его завет, но увидел протянутые к нему Надины родные руки, поспешил им навстречу.

-    Который час? — спросила она полусонно.

Ефим глянул на ходики.

-    Около трех.

-    Всего-то? Почему ты не спишь?

Медовый месяц молодоженов, как и следовало ожидать, не мало-помалу, а сразу же превратился в бедовый.

Первый гром грянул, когда Надины соседки по комнате перешли в дневную смену. Две недели молодые ночевали порознь. Затем настала очередь работать девушкам в ночную... Затем... Этакая «карусель» стала невмочь.

«Где найти пристанище? Откуда ждать помощи?» Эти вопросы неотступно преследовали Ефима. Выход виделся один: обратиться к директору завода, хотя от одной этой мысли Ефиму становилось тошно. Он живо представлял себе, как пренебрежительно, высокомерно выслушает его просьбу не по годам огрузший Мошкаров, как скривит бесформенные дряблые губы, разведет пухлые руки и, не глядя на просителя, промямлит: «Ничем помочь не могу. Нет у нас свободных комнат. Погоди, потерпи...» Нажмет пальцем на сигнальный звонок: «Следующий!..» А Ефиму, с упавшим сердцем, с опущенной головой, оплеванному, плестись по длинной ковровой дорожке вон из директорского кабинета... Нет, такое унижение непереносимо! Надо придумать что-нибудь другое.

В один из дней, после работы, поужинав в заводской столовой, Ефим и Надя отправились в парк. Шагали неторопливо: спешить некуда и незачем. На душе - муторно, впереди - очередная ночь разлуки. Уселись подальше от взоров людских на свою любимую скамеечку. Погода после полудня изменилась, похолодало. На предвечернее небо надвигалась тяжелая туча. Ефим и Надя потеснее прижались друг к другу - так теплее... Сейчас сидеть бы им у себя дома, отдыхать, читать, пригласить знакомых, развлечься - мало ли что делают люди по окончании трудов праведных под своей крышей. А они - как это ни страшно - бездомные!..

-    Надюша, - начал он неуверенно, - а может быть, нам пока поселиться у меня, в моем общежитии?

-    Одно и то же, - уныло ответила Надя. - Давай поживем порознь. Вместе - по графику работы моих соседок... Обретем же мы, в конце концов, свой собственный угол?

-    Ладно, будь по-твоему. А на прием к Мошкарову, хоть это для меня нож острый, сходить придется. Вряд ли он простит мне фельетон о Крутове. А потом еще непочтительный разговор по телефону. Напрасный будет поход. Но выбора нет, схожу.

-    Ты - бывший фронтовик, инвалид войны, - подсказала Надя, - и я попала сюда по мобилизации, с первых дней восстановления этого завода вместо эвакуированного. Веские доводы. Отказать тебе ему будет нелегко.

И Ефим решился. Предварительно написал короткое заявление на имя генерал-директора, точнее, не заявление, а «рапорт». В том заключались маленькие хитрость и расчет: невоенному, генералу по должности, Мошкарову слово «рапорт» должно приятно пощекотать самолюбие, дать почувствовать себя и впрямь генералом, военным.