Госпожа сочинительница (новеллы) - Елена Арсеньева

Спустя годы безудержного мотовства граф Андрей Федорович вдруг спохватился, что швыряет деньги без счету. Однако он не стал умерять своих трат, просто не в силах был, но они сделались более, скажем так, осмысленными. К примеру, Императорской публичной библиотеке он постоянно жертвовал деньги, редкие коллекции книг и гравюр. Вдруг увлекся историей, причем обнаружилось, что этот светский бездельник умудрился в свое время получить хорошее образование и ничего из прежних знаний не растерял и что вообще у него светлая голова. Андрей Ростопчин стал автором нескольких книг на исторические темы (в том числе и работ о деятельности отца), словаря художников, задумывал написать словарь о России. Те картины, что оставались в его распоряжении, он щедро выставлял в своем доме для публики.

Как помещик, он, может быть, и был лишен деловой хватки (если это означает все соки из крепостных выжимать), но, судя по воспоминаниям знавших его людей, «обращался с крепостными милостиво, выстроил им больницу, дарил лес на постройки и дрова на топливо, павших лошадей и коров заменял своими».

После счастливейшего в жизни события – рождения сына Виктора – граф Ростопчин снова начал искать себе место в высшем свете. Первым делом нужно было вернуть давно и, казалось, безвозвратно утраченное расположение императора. Андрей Федорович вручил графу Бенкендорфу документ из отцовского архива для передачи императору Николаю. Это был рескрипт о заточении императрицы Марии Федоровны в Соловецкий монастырь и о признании незаконными ее сыновей Михаила и Николая. Рескрипт тот в горячую минуту подписал император Павел, который, когда чудесил, любил признавать собственных детей незаконнорожденными. Именно граф Федор Ростопчин в свое время обнаружил сей документ и скрыл его от всех. Андрей рискнул напомнить об этой истории сыну Марии Федоровны – императору Николаю… Уже на следующий день Бенкендорф передал молодому Ростопчину, что государь благодарит его.

Вернув расположение императора, граф Ростопчин вновь пожелал вступить в военную службу и с февраля 1840 года числился корнетом гусарского его императорского высочества герцога Максимилиана Лейхтенбергского полка. Вскоре он был произведен в поручики, а уволился в 1843 году в чине штабс-капитана.

Такое ощущение, что граф Андрей Федорович непременно хотел передать сыну (ну и дочерям, конечно, ведь он никогда не делал различия между своим ребенком и детьми Карамзина) не только честное, но и славное имя.

А тем временем жизнь его жены подернулась дымкой печали.

Когда графиня Евдокия вернулась в Петербург, она поняла: сбылись самые худшие ее предвидения. Сердце ее возлюбленного было занято другой женщиной. Вернее, другими, потому что слишком много имен называлось теперь рядом с его именем.

Впрочем, какая разница, много или одно? Главное, что имена Андрея Карамзина и Евдокии Ростопчиной больше не звучали рядом!

Вот видишь, мой друг, – не напрасно.Предчувствиям верила я:Недаром так грустно, так страстно.Душа тосковала моя!..Пришел он, день скучной разлуки…Обоих врасплох нас застал.Друг другу холодные руки.Пожать нам, прощаясь, не дал…А люди смотрели лукаво.Качали, смеясь, головой;Завистливой, тайной отравы.Был полон их умысел злой.Пускай они рядят и судят.Хотят нас с тобой разгадать!Не бойся!.. Меня не принудят.Им сердце мое показать!..А мы-то – мы помним, мы знаем.Как чист был союз наш святой!А мы о былом вспоминаем.Без страха, с спокойной душой.В поэзии, в музыке оба.Мы ищем отрады живой;Душой близнецы мы… Ах, что бы.Нам встретиться раньше с тобой?..Прощай!.. Роковая разлука.Настала… О сердце мое!..Поплатимся долгою мукой.За краткое счастье свое!..

Ну что же, взамен сердечной потери графиня сделала открытие, которое рано или поздно совершают все творческие люди: ничто так не способствует прилету муз, как разбитое сердце, к которому эти самые музы слетаются, словно пчелы на мед… Или словно вороны на кровь, если угодно.

Графиня Евдокия безудержно писала стихи – пока только на одну тему: о своей невозвратимой потере. С превеликим изумлением она обнаружила, что ее откровенность на грани исповеди – именно то свойство, которое делает ее сердечные рифмованные излияния общеинтересными.

Ее стихи печатались, причем очень охотно, самыми популярными журналами, о них много говорили. Как-то незаметно для себя графиня Евдокия Ростопчина сделалась знаменитой писательницей! И вот она наконец решилась собрать все стихи, написанные в 1829-1839 годах, в одну книгу и попытаться издать ее. Получился немалый сборник: девяносто одно стихотворение.

Книга была встречена общими похвалами и лестными критическими отзывами. Известный критик П.А. Плетнев писал в «Современнике»: «Мы смотрим на это собрание стихотворений с чувством, которому трудно приискать название. Тут заключены впечатления, ощущения, думы, мечты, надежды, радости, утраты – все, чем жизнь так волнуется и чем она так очаровательна в лучшие наши годы, – тут десять лет цветущего возраста женщины, тут история прекраснейшего существа в его прекраснейшую пору. Как не сказать, что это – явление, которого еще не бывало в нашей литературе, – явление, на которое нельзя смотреть без полного участия, без особенного любопытства и неизъяснимого удовольствия. Перед нами открыт непроницаемый лабиринт юного, пылкого, трепещущего сердца; мы видим все его изгибы, все уклонения, весь путь, где десять лет играли, тревожились и бодрствовали ум и воля поэта с его детства до нынешних его блестящих дней юношества… Рассматривая книгу, вы чувствуете, как увеличивается деятельность поэта, как укрепляются силы его таланта, как все в нем получает зрелость и могущество… Слиянная с жизнью, не отделяясь от нее для исполнения каких-нибудь условий искусства, здесь поэзия во всем есть власть духа над явлениями и вещественностью».

Видимо, приобретенное благодаря наработанному с помощью страданий умение зашифровать свои изнуряющие чувства в образы высокой поэзии и называл Плетнев властью духа над явлениями и вещественностью. Слава богу, конечно, что Евдокия Ростопчина не до такой степени владела проявлениями своих чувств, потому что именно их изобилие и неуемность были по нраву читателю. Но метафоры (ах, как любят поэты это слово!) – о да, метафоры ее были великолепны.