Ноктюрны (сборник) - Дмитрий Наркисович Мамин-Сибиряк

говорил что-то такое о дезинфекции; приходил Чванов и опять предлагал свои услуги; приходила горничная, эстонка Эмма, и увела ее на балкон.

– Барынь будет сидеть, ветер будет дуть, – объясняла на ломаном языке добрая девушка. – У меня так же померла папаша… Сидела, ела картофель и – кнакс!.. У нас в номерах помирал один генерал и очень плакал… Богатый генерал, два дома, брильянтовое кольцо, собака-водолаз… И все-таки генерал умерла, как умерла моя папаша, у которой ничего не бывало.

Потом явилась полиция. С ней пришел и господин с рыжими усами. Он сильно волновался и несколько раз повторял:

– Я над этим господином работал целых три года… Выслеживал его по пятам и только что хотел арестовать, а он, назло мне, возьми да и умри.

Вскрыли таинственные чемоданы, о содержании которых не знала даже Елена Григорьевна, к чему господин с рыжими усами отнесся очень скептически. В чемоданах найдены были слесарные инструменты, склянки с ядами и наркотическими препаратами, разные костюмы, которых Аркадий Евгеньевич никогда не носил, подложный паспорт, фальшивые печати, одним словом – целый арсенал преступных приспособлений.

– Все это ему теперь не было нужно, – объявлял господин с рыжими усами. – Да, совершенно не нужно…

– Для чего же, в таком случае, он таскал с собой весь этот музей? – удивлялся доктор Брусницын, приглашенный к обыску в качестве эксперта по токсикологии.

– А привычка… Только люди с такими привычками могут быть настоящими преступниками, – объяснял господин с рыжими усами. – А это был редкий экземпляр…

Говорили о каком-то преступлении, которое лет двенадцать тому назад наделало на юге России много шума и виновник которого не был разыскан.

Была какая-то связь этого преступления с господином, у которого на левой руке средний палец был согнут, и господин с рыжими усами демонстрировал эту примету на еще неостывшем трупе Аркадия Евгеньевича.

– Да, это он, – повторял господин с рыжими усами.

На Елену Григорьевну никто не обращал внимания, кроме доктора, который сейчас был с ней как-то особенно вежлив. Только раз ее попросили указать вещи, принадлежащие лично ей, чтобы они не попали в общую опись имущества.

– У меня ничего нет своего, – ответила она с каким-то удивлением. – Решительно ничего.

Прошло целых три мучительных дня, пока не похоронили Искрицкого. Настоящая его фамилия, как оказалось, была Штальберг, т. е. та фамилия, которую он носил во время преступления. Так как Елена Григорьевна познакомилась с ним позже этого преступления, то ее даже не вызвали к следователю, ограничившись простым полицейским актом предварительного дознания.

– Странно, как это вы, живя с ним около шести лет, не знаете ничего о его прошлом, – заметил ядовито господин с рыжими усами.

Чванов все время находился около нее, стараясь быть ненавязчивым. Весь курорт сейчас только и говорил об этой таинственной парочке. Сложилась целая легенда о настоящей причине скоропостижной смерти Искрицкого, не совпадавшая, как все легенды, с составленным по этому случаю полицейским протоколом.

После похорон Елена Григорьевна оставалась еще целые сутки. Ей нездоровилось. Накануне отъезда Чванов едва мог заставить ее выйти вечером, когда уже стемнело и они не рисковали встретить кого-нибудь из знакомых, прогуляться по пляжу. Море было такое бурное, и волны с седыми гребнями лезли на берег. По небу неслись разорванные облака. Елена Григорьевна шла усталою походкой, опираясь на руку Чванова. Он говорил о завтрашнем отъезде, не решаясь ее спросить, куда она имеет в виду ехать. Вернее всего можно было предположить, что она вернется к матери.

– Я знаю, о чем вы сейчас думаете, – заговорила она, отвечая на его тайную мысль. – Куда я поеду? Да? И вы решили про себя, что я вернусь к матери.

– Да, вы угадали… Если бы вы по пути остановились отдохнуть в Москве… да… Так, недельки на две…

– Зачем?

– Пока напишете вашей матери и пока получите от нее ответ… Да, ответ…

Он растягивал каждое слово и остановился. Зонтик Елены Григорьевны чертил по мокрому песку какие-то кабалистические фигуры. Наступила неловкая пауза. Потом она повернулась к нему и проговорила всего одно слово:

– Договаривайте…

– Вы знаете, что я могу сказать…

Кабалистические фигуры под зонтиком сделали ряд зигзагов. Она несколько времени молчала, опустив голову.

– Мне трудно говорить с вами, Павел Максимыч…

– Да, я понимаю, что сейчас такой момент…

– Момент сам по себе, а так вообще…

– Но ведь вы хорошо знаете, что я мог бы предложить вам…

Опять пауза. Опять зонтик чертил по песку какую-то неразрешимую геометрическую задачу.

– Мне приходится дать вам ответ, – заговорила Елена Григорьевна пониженным тоном. – Я понимаю ваши намерения и вперед благодарю… Но вот какая дилемма: мой муж никогда не согласится на развод. Это раз… Затем, если бы он и согласился на развод, все равно я не могла бы быть вашей женой, потому что… потому что за мной слишком большое прошлое и я совсем не желаю отравлять вам жизнь. Я почти одних лет с вами, но вы сравнительно со мной совсем, совсем молодой человек… Вы еще ждете чего-то от жизни и в праве ждать. Вы встретите на своем пути хорошую, простую русскую девушку, и, право, не нужно быть особенно требовательным… А я… Что я вам могу дать? Измученная, жалкая, вся несчастная… Поймите, что любовь, основой которой является сожаление, не есть любовь… А вы, как хороший и добрый человек, по-хорошему жалеете меня и принимаете это чувство за любовь.

– А если вы ошибаетесь?

– Поверьте, что нет… Будемте просто друзьями и больше ничего. Какую бы пару мы могли с вами составить? Знаете, один мой знакомый лошадник говорил, что есть пара и есть просто две лошади. Вот именно последней комбинации я и не желаю…

Море глухо шумело, бросая на песчаную отмель гряды пенившихся волн. Было уже настолько темно, что они не видели лиц друг друга. Он взял ее за руку и тихо проговорил:

– Хорошо, будем довольствоваться черствым хлебом дружбы… Вот вы говорили о сожалении, а настоящая русская женщина именно жалеет, а не любит.

Она без слов пожала его руку.

XI

Они вместе приехали в Москву. Чванов был счастлив, когда на доске в швейцарской «Славянского Базара» прочел: «Г-жа Середина». Ненавистная для него фамилия «m-me Искрицкая» умерла вместе с Аркадием Евгеньевичем. Елена Григорьевна ко всему относилась как-то пассивно, точно она сама себе была чужая. Средств у нее не было никаких, и это обстоятельство сделалось поводом к первой размолвке. Чванов не знал, как ему вывернуться из неловкого положения, и нес какую-то околесную.

– Вы не обижайтесь, Елена Григорьевна, что я буду платить по вашим