Проклятая шахта.Разгневанная гора - Хэммонд Иннес

– Убирайся отсюда к черту, жалкий вымогатель! – крикнул я.

– Но, пан, подумайте минуту, пожалуйста. Если я сообщу об этом полиции, вам не поздоровится.

Мне было на все наплевать: будь что будет. Главное – не видеть Риса.

– Можешь идти в полицию и рассказать им все, что знаешь.

Я был совершенно пьян, и последнее, что мне запомнилось, перед тем как я отключился, было растерянное лицо ночного портье. Не знаю, потерял ли я сознание или просто уснул, но, проснувшись от холода, я обнаружил, что лежу в одежде на кровати в полной темноте. Часы показывали половину второго. Я разделся и забрался под одеяло.

Утром меня обуял страх. Я испугался не на шутку. Когда человек пьян, ему все нипочем и море по колено. Но в трезвом уме, при свете дня я понял, что все-таки лучше увидеться с Рисом в Милане, чем сидеть здесь, в пльзеньской каталажке. И с портье я свалял дурака. Надо было дать ему денег. Я быстро оделся и пошел искать его. Но он уже ушел. Я был в панике. Он наверняка пошел в полицию! Я постарался привести себя в нормальное состояние при помощи черного кофе и сигарет. Но руки у меня дрожали и были влажными; я все время ждал, что вот-вот меня кто-то окликнет, и я увижу человека с белесыми ресницами.

Но меня никто не окликнул, и я наконец встал и пошел оплачивать счет за гостиницу. Но как только заглянул в бумажник, то сразу понял, почему полиция не явилась за мной. Большая часть моих денег исчезла – фунты и лиры. Маленький негодяй оставил мне только кроны, причем ровно столько, чтобы хватило на оплату гостиницы.

Я снес свои вещи вниз и взял такси до аэропорта. Я взмок, пока шел по залу, вглядываясь в лица людей, находившихся там. Казалось, кое-кто из них наблюдает за мной. Я подошел к стойке паспортного контроля и подал свой паспорт. Дежурил уже знакомый мне клерк. Он сделал отметку в паспорте и, возвращая его, с улыбкой заметил, что на сей раз обошлось без «встречающей делегации». А я взял газету и сел, ожидая посадки в самолет. Я попробовал было читать, но буквы расплывались перед глазами, и я не мог сосредоточиться. Я не сводил взгляда с главного входа, подозревая в каждом входящем без багажа своего потенциального преследователя. Наконец объявили посадку на мой рейс. Вместе с четырьмя другими пассажирами я направился к самолету. Пока мы стояли в очереди у трапа, сердце мое ушло в пятки. Сопровождающий сверял имена пассажиров со своим списком. Рядом с ним стоял человек в серой фетровой шляпе. Я был уверен, что он сотрудник СНБ. Наконец подошла моя очередь.

– Ваша фамилия?

– Фаррел. – Во рту у меня пересохло. .

Мужчина в серой шляпе смотрел на меня холодным, враждебным взглядом. Сопровождающий поставил в списке галочку против моей фамилии. Я колебался. Мужчина в шляпе не двигался. Мой протез казался мне сегодня еще более неудобным, чем обычно, и я с трудом преодолел три ступеньки. В самолете я нашел свободное кресло в середине салона и плюхнулся в него. Развернув газету, я сделал вид, что читаю. Экипаж прошел в кабину и задвинул дверцу, отделявшую ее от салона. Я пребывал в томительном ожидании, к тому же продуваемый ветром откуда-то сзади, скорее всего из двери. Да закроют они ее, наконец, или нет! Непредсказуемость ситуации пугала меня. Сколько же это может продолжаться… Ну конечно же они затеяли свою обычную игру в кошки-мышки: испытанный прием с целью деморализовать противника. Но вот левый мотор провернулся и заработал. Потом заработал и правый. Приоткрылась дверь кабины, и второй пилот приказал всем пристегнуть ремни. Я услышал металлический стук и клацанье запора и с облегчением увидел, как отъезжает от нашего самолета трап. Моторы взревели, и самолет двинулся к взлетной полосе.

Чувство облегчения, захлестнувшее меня, было похоже на погружение в небытие. Я помню только, что рев моторов изменился и меня прижало к спинке кресла. Я инстинктивно потянулся к пряжке ремня безопасности, но, оказывается, я его не пристегнул. Через иллюминатор я видел Пльзень, раскинувшийся внизу, купол водяной башни пльзеньской пивоварни, сеть подъездных путей, опутавших завод. Сквозь клубы белого дыма мелькнул сталелитейный завод Тучека. Пльзень остался позади, и самолет лег на курс.

Однако вскоре меня опять охватило беспокойство. Наш рейс пролегал через Прагу и Вену. И там, во время стоянок, меня запросто могли арестовать. Но там меня не только не арестовали, но даже не потребовали каких-либо документов, поэтому, когда мы оказались вновь в воздухе после кратковременной остановки в Вене и в лучах яркого солнца блеснули снежные вершины Альп, я откинулся на спинку кресла и впервые за два дня с облегчением вздохнул. Я находился по другую сторону «железного занавеса» и был недосягаем для них. Я уснул и проснулся только перед посадкой в Италии.

Самолет проскочил над отрогами Доломитовых Альп, и теперь мы летели над долиной реки По. Скоро самолет совершит посадку в Милане. Я стал думать о том. что ждет меня впереди, о предстоящей встрече с Рисом. По странному стечению обстоятельств, она состоится совсем рядом с озером Комо. А ведь именно там мы виделись с ним последний раз.

В апреле 1945 года он и Ширер бежали. Помог им бежать доктор, такая же дрянь, как Ширер. Потом он пустил себе пулю в лоб.

При одном воспоминании о докторе мне стало не по себе, на лбу выступила испарина.

Джованни Сансевино – «иль дотторе», так его здесь называли. В моей памяти возник голос санитара, возвещавший: «Иль дотторе посетит вас сегодня, синьор капитан».

Как часто я слышал это! Санитар по имени Луиджи, с бородавкой на носу, был истинный садист. «Иль дотторе посетит вас», – провозглашал он и с любопытством наблюдал, как я лежу и, обливаясь потом, гадаю нал тем. обычное ли это «посещение» или очередная операция.

Глядя в иллюминатор, я видел не отражение своего собственного лица, а лицо доктора. Я так хорошо его помнил! Невозможно себе представить, что его нет в живых уже более пяти лет. Если убрать усы. то доктор был точной копией Ширера. а ведь Ширер нравился мне. У него было круглое лицо оливкового цвета с широким лбом, окаймленным шапкой черных блестящих волос. Глаза, правда, были слишком близко посажены и слишком маленькие. Он скрывал их за темными стеклами очков. Но во время операции «иль дотторе» снимал очки, и каждый раз я видел, как в его темных зрачках вспыхивала животная страсть, когда он касался моей ноги, ощупывал ее, а потом принимался нежно гладить. Его дыхание при этом учащалось, становилось прерывистым и вместе с тем тяжелым, как будто он ласкал женщину. И он судорожно облизывал губы.

Я очнулся от воспоминания и почувствовал, что мои мускулы напряглись, как бы ощутив прикосновение его рук. Эти ощущения возникали у меня постоянно. Я не мог их забыть. Я до сих пор часто просыпаюсь от собственного крика в полной уверенности, что полностью лишился своей левой ноги, что она давно по кусочкам спущена в канализацию на вилле «Д'Эсте» и что прикосновение рук, которое я ощущал, даже очнувшись от сна, было лишь остаточной реакцией нервных окончаний.