Сквозь Пекло - Елена Асеева

— Где, где, Гмур! — кричал наследник. — Сейчас я достану меч моего Бога и отца и разрублю напополам эту темницу, а потом схвачу тебя за бороду и потащу к твоему царю. И сейчас же принеси мне и моим людям еду… Еду, слышишь Гатур, а не эти помои… Не хватало еще, чтобы я наследник престола славной Восурии, человек, которому твое племя обязано жизнью, словно пес лакал этот навар.

Гатур увидев разбушевавшегося Святозара, которого не могли успокоить ни Стоян, ни Храбр, развернулся и побежал к каменной площадке следом за ним, бросив железную бочку с еще не розданным наваром, также быстро поспешили гомозули, на ходу испуганно оглядываясь.

— Святозар, успокойся сынок, — тихо уговаривал его Храбр, видя, что разгоряченный наследник кинулся к ложу за мечом. — Мальчик, успокойся, ну, чего ты, погоди…

Наследник достал из ножен светящийся желтоватым светом меч, положил его на ложе и тяжело задышал, стараясь успокоить себя и остудить молодую горячую кровь.

— А…а…а!.. — нежданно возопил Чопжу, и, упав на колени, пополз к правому углу держа в руках своего деревянного божка.

Он поставил чурбана на прежнее место на пол и принялся шептать: «Нынышу хуычын — тыйчтын, тыйчтын, тыйчтын!»

— Ох, — негромко заметил Храбр, и постучал по спине лонгила ладонью. — Чопжу, ну тока не сейчас.

Лицо Святозара покрытое красными пятнами, побледнело. Он глянул на кланяющегося перед чурбаном Чопжу, скривил губы, и, протянув руку, вперед, направив ее на божка, беззвучно шевеля губами, зашептал заговор. И в тот же миг деревянный чурбан лонгила покрылся лазурным светом и засиял. Мгновение… и сияние стало покидать тело и руки божка и всасываться в дырявые очи и рот. Еще кажется морг и у деревянного чурбана уже лучились лазурью лишь глаза и рот. В очах внезапно завертелся лазурный свет, он вертелся по кругу по первому медленно, но постепенно все, убыстряя и убыстряя завитки, и резко остановившись, образовал два, точно нарисованных лазурных глаза. Деревянные веки над очами дрогнули и закрылись, однако вмале сызнова открылись и посмотрели прямо на затихшего, в немом восторге, лонгила. А продолжающийся светиться лазурью рот, погодя тяжело и коряво зашевелился, заскрипел и сомкнулся. Совсем немного рот чурбана был закрыт, но потом, также скрипя и неестественно растягиваясь по краям, разомкнулся. Какое-то время он был недвижно раззявлен, и внутри него нежно горела лазурь, а после рот опять начал закрываться, при этом пытаясь, что-то сказать, и посему очерченные по дырке, тонкой лазурью, губы изогнулись полукругом. Одначе сказать у божка не получилось. Впрочем, чурбан настойчиво шевелил губами, растягивая их в разные стороны, выгибая дугой и складывая в дудочку, и слышался тихий скрип и скрежетание. При этом божок часто мигал своими деревянными веками, то прикрывая, то открывая лазурные очи, словно помогая тем самым скорее разработать губы, и вскоре освоившись со своими устами, вымолвил на чистом восурском языке:

— Не грешен ты, не грешен Чопжу… Прекрати меня мучить своими молитвами, а то я сейчас же обращу тебя в землю.

Чопжу молча, взирал на божка, а засим задом, на коленках, все еще прижимая тело к полу, приподняв над ним лишь голову, и не отводя изумленного взгляда от говорящего рта чурбана, пополз от него к ложу.

— Поднимись, Чопжу, — вновь скривив губы сказал божок. — Сам подымись и меня подыми так как мне здесь. — Чурбан вытянул вперед губы, и издав, что-то похожее на «бр. р…р. р», добавил, — сквозит мне тут по полу.

Чопжу кивнул головой, поднялся на ноги, испуганно поглядывая на божка и сложив вместе руки на груди, замер.

— Ну, чего, ты, Чопжу, — промолвил божок. — Бери меня скорей, на руки, али ты хочешь, чтобы я захворал?

Чопжу продолжал безмолвно стоять, прижимая к груди сжатые вместе ладони рук и выставив вверх пальцы, но затем он все же сделал один маленький робкий шажок навстречу к божку, и наново недвижно застыл на месте.

— Ну, ну…,- протянул чурбан. — Смелее, смелее, Чопжу.

Лонгил еще какое-то время колебался, преодолевая нерешительность, и, наконец, глубоко вздохнув, шагнул к божку и присел на корточки перед ним.

— Давай, Чопжу, бери меня, тока на колени не падай, — пояснил божок и неестественно выгнул вверх губы, так что они заскрипели. — Мене не нравится, когда ты на коленях ползаешь, я весь прямо раздражаюсь, и мне хочется тады, этого деревянного чурбана раздавить… ах! чего- то я не то говорю…

Чопжу сидящий перед божком на корточках, протянул к нему руки, робко его взял за тело и поднес к лицу.

— Ну, здравствуй, Чопжу, здравствуй, — заметил чурбан и растянул губы, желая показать улыбку. — Больше мене не молись, так как это делаешь ты… А, то у меня начинает голова болеть от твоих криков и шептаний… Да, и вообще, не люблю я кады передо мной лбом бьются и донимают постоянным выпрашиванием прощения.

— Нынышу ханычын тынчуаны ыныян лохы сыйчын, — быстро зашептал Чопжу, не сводя пристального взгляда с лазурного рта. — Лхысы тынчуаны чыншы иын ханычын суыны.

— Погоди, погоди, Чопжу, ты, чего не видишь, я на твоем лонгилском языке не говорю, — хмыкнув, отозвался божок и попытался изобразить с помощью губ усмешку. — Я его не знаю… Ты же видишь, я говорю на восурском языке… так, что давай переводи, что ты там пролепетал.

— Я, казал, — дрожащим голосом, пояснил Чопжу. — Нынышу ты сегды либил эты мылитвы. Мы сегды ланьше тык тыбы почитылы.

— Ничего подобного, — возмущенно молвил чурбан. — Никогда я эти молитвы не любил, я ж тебе раньше сказал, они меня раздражали… Да, и вообще, ты разве не понял, я говорю на другом языке, и вашего понять не мог, оттого и молчал так долго. — Божок на миг прервался и внезапно негромко кашлянул. — О… вишь, ты меня застудил на этом холодном, каменном полу… Говорил же я тебе, подымай, подымай меня Чопжу, чую я хвора на меня нападает… а ты все медлил… медлил… Вот и до медлился… тяперича я кашляю, а там жар пойдет, озноб… Умру я, так и не пожив, не поговорив с тобой… да улятит моя душа деревянная прямохонько в Ирий-сад к моему отцу ДажьБогу…Ой! чтой — то, я, опять не о том… — Чурбан вновь замолчал, закрыл рот, плотно зажав лазурные губы, будто обдумывая, что-то, а после чуть слышно добавил, — давай, Чопжу, запихивай меня к себе под рубаху, может я там отогреюсь, да выздоровлю… И покуда я там буду отогреваться, не смей меня тревожить и вытаскивать.

Чопжу восхищенно зыркая на деревянного чурбана, у которого внезапно ожили глаза и рот, а все остальное тело, включая голову и руки, остались неподвижными, закивал головой и с огромным почтением положил божка себе под рубаху. Он неторопливо поднялся с корточек, и, развернувшись, посмотрел на стоявших позади него восуров, перевел взгляд на сидевшего на ложе и молчавшего наследника и торжественно сказал: