Последний порог - Андраш Беркеши

Наступила тишина, которую первой нарушила Андреа:

— А что случилось с Эстер?

— Она покончила жизнь самоубийством, а в ночь перед этим тайком разыскала меня. Она принесла с собой дочку, которой было всего-навсего несколько месяцев, и попросила оставить у меня до ее возвращения. Она уже знала, что случилось с родителями и Имре. Сама она скрывалась, так так ее тоже разыскивали. Я хотел было спрятать и ее, но не смог. На рассвете она ушла на вокзал, а спустя два дня я получил по почте прощальное письмо от нее. В нем было лишь несколько слов: «Другого выхода у меня нет. Когда дочь вырастет, расскажите ей, что случилось с ее родителями». Письмо я сжег.

Андреа изумленно уставилась на Берната.

— Теперь я выполнил волю твоей матери, — тихо проговорил он. — Никогда не забывай того, что произошло с твоими родителями. Они были честными, порядочными людьми.

Признание Гезы Берната настолько ошеломило Андреа, что кое-как собраться с мыслями она смогла лишь несколько часов спустя. Она никак не хотела свыкнуться с мыслью, что Бернат не ее отец, а совсем чужой человек, который ото всех других чужих людей отличается только тем, что взял ее к себе в дочери и любит, как дочь. И хотя она носит фамилию Бернат, кровного родства между ними не существует.

«Я Андреа Кадар, дочь Имре Кадара. Моего отца замучили. Мою мать звали Эстер, она покончила жизнь самоубийством» — вот какие мысли роились в голове у Андреа, когда она сидела на каменных ступенях на набережной Дуная, зябко поджав под себя ноги, хотя было совсем тепло, а на небе не было видно ни одного облачка. Она представила своего будущего свекра, генерал-лейтенанта Хайду, его жену, умную и гордую Эльфи, Чабу, покладистого и вежливого...

Андреа вспомнила вечер, когда они все вместе сидели в гостиной виллы на проспекте Штефания. Чаба, уступив настоятельной просьбе матери, сел к роялю и что-то играл, а Эльфи время от времени бросала на сына взгляды, полные любви. Генерал, в стеганом халате и теплых домашних туфлях, наблюдал за рыбками в аквариуме, он слегка постукивал пальцем по стеклу и счастливо улыбался, когда несколько рыбок тыкались носом в стекло. А она, Андреа, лениво смотрела на этот островок мирной жизни, откуда она хочет вырвать их покладистого, ласкового сыночка, которого любит больше всего на свете и ради которого играет роль статистки в их семейной комедии...

Грязно-серая вода плескалась о гранит набережной, но Андреа никак не могла оторваться от своих мыслей. Положив подбородок на согнутые колени, она смотрела голубыми глазами на воду, но видела не ее, а семью Хайду и самое себя...

Эльфи улыбалась, а звуки мелодии Моцарта, словно бабочки, кружились над их головами. И вдруг Андреа встала и сказала: «Чаба, будь добр, прекрати на минутку терзать инструмент, а вы, дорогая будущая свекровь, отложите, пожалуйста, свое вязанье. Я буду очень рада, если и господин генерал послушает меня. Я хочу вам кое о чем заявить». Генерал все еще искоса поглядывает на рыбок, но это уже не так важно. А она продолжает: «Хотя моя фамилия Бернат, но я вовсе не Андреа Бернат. Я дочь председателя большевистской директории Имре Кадара. А моя мать, Эстер, дочь еврея учителя. Моего отца заживо закопали террористы, моего деда и бабку расстреляли. А моя мама, библейская красавица Эстер, бросилась под поезд. Согласно закону я обязана носить на рукаве желтую шестиконечную звезду». Как официально она все это сказала! Все молчат, и лишь Чаба улыбается...

Неожиданно она подняла голову. К мосту шла рота солдат, которые что-то кричали. Андреа встала и зажмурилась от яркого солнечного света.

«Какие глупые мысли пришли мне в голову! — подумала она. — Да и зачем нужно такое признание? Только затем, что такова была воля моей матери? Интересно, о чем думала эта несчастная? Что станет со мной? Когда я об этом узнаю? Хотела, чтобы я никогда не забыла о том, что произошло с моими родителями? Но они же для меня чужие. Умом я все понимаю, но чувствами... Я даже не могу представить их, так как я совсем ничего не помню».

Позже, когда она на трамвае ехала в больницу, она снова начала думать о том, что бедная, несчастная Эстер, которую и сейчас все еще никак не могла представить родной матерью, перед смертью надеялась на то, что будет отомщена, что, когда ее дочь, то есть Андреа, вырастет и узнает тайну о своем происхождении, о кровавой трагедии, приведшей к гибели родителей, она обязательно отомстит за них. Бедная Эстер, видимо, не понимала, что такие поступки совершают лишь выдуманные герои в операх да романах. Однако чего-то она все же добилась своим, так сказать, словесным завещанием. Прежде всего она перевернула все чувства дочери, однако все другое останется прежним. Гезу Берната она так и будет считать своим отцом, без него она даже не мыслит свою жизнь. Она его любит и уважает, как отца, однако в самом затаенном уголке ее души будет жить воспоминание о другом человеке — ее несчастном родном отце. О нем она всегда будет вспоминать с любовью.

Стоя на задней площадке трамвайного вагона, она прижалась лбом к оконному стеклу и безразличным взглядом смотрела на убегающие вдаль трамвайные рельсы. Собственно говоря, она имела полное право обидеться на мать за то, что та так грубо и бесцеремонно нарушила привычный порядок ее жизни. Она, видимо, даже не догадывалась о том, сколько ужаса и сомнений посеяла в сердце дочери. До сегодняшнего дня она была беззаботно счастлива со своим Чабой. У них не было никаких секретов, им не нужно было о чем-то умалчивать, каждый из них мог смело и открыто задать любой вопрос другому, рассчитывая при этом на откровенный ответ. А как же быть теперь?

Когда она добралась до больницы, то твердо решила, что генерал-лейтенант Хайду никогда не узнает тайны о ее происхождении. Она снова подумала об Эстер с ее библейской красотой и не ощутила в сердце никакой злости, только горькую боль.

После обеда Андреа ассистировала Чабе во время тяжелой и долгой операции. Отогнав от себя тревожные мысли, она целиком сосредоточилась на работе, а когда увидела, что операция прошла удачно, почувствовала огромную радость. Она делает полезное и нужное дело, а следовательно, жизнь ее наполнена смыслом. Просто она очень устала. Она подняла глаза на Чабу и ужаснулась: он осунулся, а лицо его от бессонной ночи было серым, помятым.

— С самого рассвета не было ни минутки передышки, — сказал Чаба, когда они вышли в комнату для отдыха, и устало плюхнулся в шезлонг.

Андреа прикурила сигарету, и, вложив ее в рот Чабы, села рядом.

— Во рту маковой росинки не было, — продолжал он. — Сколько же я спал за ночь?.. Полчаса? Да разве такую нагрузку можно выдержать?

— Я принесу тебе чего-нибудь перекусить, — предложила Андреа, поцеловав Чабу в лоб.

— У меня кусок в горло не полезет, — проговорил он, борясь с сонливостью. Даже курение и то нисколько не освежило его. Взяв руку девушки в свои руки, он прижал ее к груди. — Ты хоть немного поспала?

— Я отдыхала. Ты правда не хочешь поесть? А может, чашку чая?

— Ничего не хочу, — ответил Чаба, чувствуя, как веки налились свинцом. Ему было приятно, что Андреа рядом, возможно, он потому и нервничал утром, что не видел ее. Часто он думал о том, как бы перенес отсутствие Андреа, если бы его, к примеру, послали на фронт или откомандировали в какой-нибудь полевой госпиталь. Он был уверен в том, что долго не выдержал бы и стал бы дезертиром.

— Посмотри на Бакача, — проговорил он устало.

— На Бакача?

— Да, которого я только что штопал; Если он харкает кровью, сообщи мне. — Он еще что-то хотел добавить, но пробормотал нечто непонятное и сразу же заснул.

Андреа с любовью смотрела на осунувшееся лицо Чабы, на его широкую, ровно вздымающуюся грудь. Докурив сигарету Чабы, она бесшумно подошла к открытому окну и выглянула в густой сад.

Закрыв окно, она задернула шторы, а затем тихонько вышла из комнаты. Подозвав к себе низенькую рыжеволосую старшую сестру, Андреа попросила ее не будить доктора Хайду, что бы ни произошло.

Бакач лежал в двадцать третьей палате, где кроме него находилось еще трое раненых. Двое из них были кадровыми офицерами: поручик Матраи и капитан Хайдоци, прапорщик-запасник Шимон Замчек преподавал венгерскую историю. Андреа в этой палате больше всех нравился именно Шими — так ласково называл весь медперсонал светловолосого, по-девичьи стройного прапорщика. У него ампутировали по самое плечо левую руку, однако, несмотря на это, он все же не утерял интереса к жизни.

Вновь поступивший больной еще не очнулся от уколов снотворного, но дышал ровно. Голова у него была забинтована, оставили лишь небольшие отверстия для глаз, носа и рта.

Андреа тихо поздоровалась с тремя уже знакомыми ей ранеными, поинтересовалась, как они себя чувствуют, получают ли письма из дома, есть ли у них какие-либо пожелания.