Сороковник. Части 1-4 - Вероника Горбачева

Я, как собачон, следую за ним по пятам, пока он привязывает своего зверя, ослабляет подпругу, что-то там ему даёт… Чувствую, что начинаю ревновать даже к Чёрту! Спохватываюсь: голодный, поди? Он отмахивается.

— Ничего не нужно, голубка. С тобой приехал побыть немного. Уж скоро назад…

Сгребает меня в охапку — догадался, наконец — и несёт в дом.

— Назад? Скоро?

— Не думай, — отвечает. — Хоть час, да наш. Уж мы не упустим. Дай только пыль дорожную смыть, не могу ж я к тебе прямо с седла.

Он отстёгивает с перевязи меч — раз в пять тяжелее того, что сегодня выторговал у меня Аркадий. Стаскивает перевязь. Кольчуга на нём лёгкая с коротким рукавом, под кольчугой плотная вязаная безрукавка да рубаха. На запястьях — широченные нарукавники, он их как-то ловко отщёлкивает, те распадаются на половины, скрепленные незаметными снаружи петлями. Вот и вся броня. И справляемся мы с ней быстро.

— Попить что найдётся? — спрашивает, и я бегу за холодным морсом. У меня ж всё есть!

Когда, небрежно обмотавшись полотенцем, он выходит из ванной, меня кидает в жар. Подаю ему большую кружку, едва ли не литровую, он выпивает одним махом и, не глядя, отставляет куда-то за спину. Целует меня уже на полпути в горенку.

С мокрых волос и с бороды срываются капли мне на грудь, на живот. В ласках его и жар, и горечь. В последний раз мы любим друг друга, я это знаю…

Я провожу пальцами по чеканному лицу. Высокий лоб с двумя чуть намеченными морщинками, густые рыжеватые брови, красивый нос, твёрдые губы, может, чересчур полноватые и чувственные для мужчины; ямочка прячется под бородой. Запоминаю глаза тёмно-карие, почти вишнёвые, с лукавыми искорками. Он смешно морщится, ему щекотно.

— Васенька, — шепчу, — какой же ты у меня красивый. Не любила бы, — влюбилась прямо сейчас до помрачения. Где ж я раньше-то была? Что ж мы с тобой столько ночей потеряли?

— Молчи, — он закрывает мне рот поцелуем.

Свеча на столе потрескивает фитилём, выгорая.

Он гладит мне спину, руки его скользят ниже. Слегка обжимают больное место, и я, не сдержавшись, ойкаю.

— Это что ещё такое? — по голосу можно понять, что хмурится. Быстро разворачивает меня к себе спиной, обжигает взглядом все мои ушибы. — Чем это вы с Лориными девицами занимались?

И после моих робких объяснений только головой качает.

— Вишь, какая ты у меня нежная да деликатная. У них-то самих шкуры дубовые, а на тебе сразу всё пропечатывается. Погоди-ка.

Уходит, вскоре возвращается с небольшой баночкой в руках.

— Дай-ка намажу, — и начинает обрабатывать мои «раны». Мне и больно, и приятны его касания. — Просил же, осторожнее с этими девахами. Они, ежели в силе, сдержаться не могут… Прямо как я, — с неловкостью добавляет и, видимо, торопится сменить тему. — А как на реке было, спокойно? Степняки, слышал, где-то прорвались.

— Ну, — я мучительно соображаю: и врать не хочется, и всего не скажешь, чтоб не сердился, чего доброго, запретит Лоре меня приглашать. — Ну, прорвались несколько, так девчонки отбились в лёгкую. Дротиками закидали.

Его реакция неожиданно жёсткая:

— Пару дней дома посиди. Не хватало ещё, чтобы случайно подстрелили.

— Эй, — я удивлённо поднимаю голову: что это он распоряжается? — Ты же сам… — Хочу сказать: Ты же сам меня стрелять учил, неужто не отобьюсь? И нарываюсь на очередной поцелуй.

— И возражать не моги, — шепчет он, прервавшись. — На кухне сковородкам приказывай, а тут, в спальне, я главный. Уж смирись, лапушка, хоть на сегодня, хоть на сейчас.

Ох, умеет он уговаривать. А кто не смирился бы? Командуй, милый, я немного потерплю.

— Хоть бы ты ребёночка от меня понесла, — говорит он с тоской. — Хоть бы память тебе оставить…

Теперь уже я прерываю:

— Молчи!

Не будет никого, Вася. Но я тебя и так не забуду.

Ни о чём не спрошу. Пусть Аркадий твердит, что хочет, пусть голос мой внутренний робко вякает о каких-то там предчувствиях… Разгорается за окошком седьмой день, и чтобы пересчитать оставшиеся до отъезда, хватит пальцев на руке. Делай что должно, и будь что будет.

Главное — не уснуть. Проводить его хочу.

Я просыпаюсь одна и чуть не подвываю от досады. Да что же это такое! Почему меня смаривает в самых неподходящих местах и в самые ненужные моменты! Постель рядом со мной давно остыла. И браслет с моей руки снят, лежит рядом.

Машинально цепляю его на запястье, защёлкиваю. Привыкла я к нему. Подавив вздох, прислушиваюсь. Уехал? Или ещё здесь? Меча и одежды не видать.

Накинув рубаху, босиком выскакиваю во двор. Там пусто и тихо. Чего-то не хватает.

Будка Хорса пуста. Цепь не сорвана: она снята, свёрнута аккуратными кольцами и закреплена к боковой стенке.

Да, уехал. Хоть бы разбудил… Не хотел затягивать прощанье? Боялся, на шее повисну, реветь начну? И верно, у меня в последнее время глаза всё на мокром месте. А зачем он Хорса с собой взял, боевого пса, там опасно, куда он едет?

Ох, что я говорю? В безопасном месте ему делать нечего…

Возвращаюсь в дом; роса холодит пятки. Что ж, знала, что так будет. Не реви, Ванька, сохраняй лицо. Одну страничку своей жизни закрыла, оставь от неё только хорошее.

В окно мне видно, как Ян вытаскивает для занятий щит-мишень. Правильно, война войной, а тренировки по расписанию. Я же займусь завтраком. У меня свой фронт работ, пусть даже для одного-единственного едока.

Оставшиеся дни придётся загружать себя полной мерой, брать пример с Яна. Стрелять буду с Лорой, глядишь, ещё чему научусь. Сэр Майкл что-то говорил о прыжках через препятствия: тоже неплохо, чтобы отвлечься. Да ещё Аркадий расплатится за меч, и будет у меня своя личная денежка. Соберусь в дорогу как-нибудь, не маленькая.

Постойте-ка, а ведь сэр Майкл теперь мой единственный Наставник, значит, он и должен меня провожать? Вспоминаю лучистые серо-голубые глаза, ласковую улыбку, и на душе теплеет. Не пропаду я, с ним-то и с ребятами точно не пропаду.

И в который раз задумываюсь. Выходит, что за неполную неделю у меня здесь завелось больше друзей, чем в собственном мире?

А может, я, наконец, перестала замыкаться в себе? И те мои приятели-подруги, которых я считаю просто хорошими знакомыми — случись что, точно так же встанут рядом, помогут, сумеют отвести беду… А я? Я — встану? Или настолько привыкла получать, что не догадаюсь и отдать, когда придёт время?

Накрываю на стол. Янек ковыряется в тарелке нехотя, видно, что подавлен.

— Ян, — пытаюсь я его подбодрить, — перестань. Не первый раз он на войну уходит. Да и не война это — так, заставы охранять, и не один он там. Вернётся, куда он денется?