Атавия Проксима - Лазарь Лагин

Наша администрация прогнила. Надо ее жестоко, беспощадно перешерстить. Кое-кто еще у нас по сей день не научился достойно пользоваться благами нашей конституции. Нужна крепкая рука, чтобы быстро и беспощадно выкорчевывать все, что стоит на пути к Прогрессу и Величию Нации. Зоркий глаз и верное сердце требуются для того, чтобы наше правительство стало, наконец, действовать как подлинный, неподкупный, хорошо отрегулированный Конвейер Счастья, Порядка, Демократии, Процветания, Дисциплины и Благополучия Нации.

Нужна твердая и неподкупная рука, чтобы быстро расправиться с чумой и Полигонией. И не надо бояться, что кое-кому из смутьянов придется туго. Чем быстрее движутся машины, тем больше строгости требуется от регулировщика движения. Самый суровый и беспощадный полицейский инспектор – самый милосердный. Его боятся – и соблюдают правила движения. Для счастья своих и чужих детей я мечтаю о самых твердых и решительных регулировщиках нашего продвижения на пути к Величию и Благоденствию Нации. Я сказал все. Теперь вы мне разрешите пожелать вам, сударь, доброго здоровья, а мне нужно спешить домой. Моя жена и дети не привыкли, чтобы я когда-нибудь запаздывал к обеду».

«Этот великолепный парень производит неизгладимое впечатление, растроганно добавил от себя репортер. У него государственный ум, христианское сердце и что-то в лице от Гэда Кристофера». (Гэд Кристофер был кумиром атавцев – чемпионом Атавии по стоянию на голове.)

Интервью было оживлено несколькими снимками: трое молодых людей и девочка – дети Ликургуса Паарха; чета Паархов за чтением библии; Ликургус Паарх без пиджака, с засученными рукавами, в помочах, с сигарой в зубах раскапывает грядки, на которых он в самое ближайшее время собирается высадить овощи и цветы.

«Он сказал все, что лежало у него на душе! – восклицал в заключение чувствительный репортер. – Он сказал все, что лежит на душе у любого толкового и честного атавца. Он велик, как всякий истинный атавец! И все у него ясно, твердо, продуманно и возвышенно!»

Не так уж, однако, все было ясно, как писали газетчики. Например, читателям, искушенным в политике, не могло не показаться странным, что самые крупные, беззаветно преданные монополиям газеты и журналы так радушно и так единодушно представили свои полосы для столь резких высказываний никому не известного маленького провинциального профсоюзного босса. Но таких искушенных читателей в Атавии в начале марта было еще совсем мало.

Автор этого повествования со всей ответственностью удостоверяет, что ни на митинге перед муниципалитетом, ни у тюрьмы не было провозглашено ни одного лозунга, направленного против существующего строя, не было сказано ни одного слова, содержавшего в себе нечто большее, чем призыв спасти человеческие жизни от бомб путем захвата материалов, предназначенных для отстройки тюрьмы.

Даже Дэн Вервэйс, у которого обычно и под угрозой расстрела трудно было вынудить слово правды, не решился придумать в своем подробном отчете, облетевшем все газеты и радиопередатчики страны, что-нибудь более преступное, чем «дерзкая демонстрация нескольких сот негров». Но и в столице провинции Мидбор и в Эксепте отлично отдавали себе отчет в том, какой дурной пример опаснейшего единства действий показали в четверг второго марта своевольные обыватели этого заштатного атавского городка. Поэтому в пятницу третьего марта налеты полигонской авиации на Кремп носили особенно жестокий и упорный характер. Больше трети города было в тот день сравнено с землей.

Но слишком велика была опасность, которую источал городишко, осмелившийся ради спасения своих женщин, стариков и детей на поступок, попахивавший революцией, чтобы правительство Атавии могло позволить себе ограничиться карательным налетом полигонской авиации. В пятницу оставшиеся в живых жители Кремпа узнали, что их надеждам на бегство из зоны столь упорных и каждодневных бомбежек еще долго не суждено осуществиться. На основании в высшей степени обоснованного доклада такого выдающегося чумолога, как профессор Патоген, было издано правительственное постановление о продлении карантина вокруг города Кремпа на неопределенный срок.

6

Так и осталось неизвестным, кто первым и где именно – в Атавии или Полигонии – пустил в оборот тревожное словечко «странная война». Известно только, что в какие-нибудь два дня оно стало повторяться в обеих воюющих странах десятками миллионов людей, которые до этого не задумывались над некоторыми и впрямь удивительными особенностями развернувшейся войны.

Кое-что с самых первых ее минут стало смущать и ее организаторов.

Началось с того, что приказу полигонского командования о немедленном отходе от границы «под давлением превосходящих сил противника» позволило себе не подчиниться несколько разрозненных мелких пехотных и артиллерийских подразделений. Оставшись в тылу у наступавших атавских войск, они не отступили, вгрызлись в мерзлую землю и заставили атавцев принять бой там, где по условиям хотарского соглашения им уготована была приятная военная прогулка на бронетранспортерах.

В узком озерном дефиле, держа оборону на два фронта, эти отчаянные полигонцы вели неравный бой все утро, весь день и всю ночь первого дня войны. Можно себе представить, как это неприятное обстоятельство поразило и атавский и полигонский генштабы.

Только израсходовав почти весь боезапас, полигонцы ранним и туманным утром двадцать седьмого февраля покинули огневые рубежи, спустились по крутым обрывчатым берегам на лед, по колено и кое-где по пояс в снегу перебрались на восточный берег озера, после чего трое суток пробивались сквозь атавские тылы в Порт-Салем. По пути они вдоволь нагляделись на пожарища ферм, сожженных атавцами, на валявшиеся на улицах оккупированных городков трупы расстрелянных полигонцев, на повешенных, раскачивавшихся на злом ледяном февральском ветру. А когда они, измученные, обмороженные, голодные, налитые ненавистью к атавским оккупантам, прорвались, наконец, к своим, в Порт-Салем, все три оставшихся в живых офицера – капитан Малькольм Мейстер и лейтенанты Робер Арагон и Поль Кириченко – были немедленно взяты под стражу и спустя два часа предстали перед военно-полевым судом по обвинению в злостном невыполнении приказа командования в боевой обстановке.

Суд продолжался минут двадцать. Спустя полчаса после вынесения приговора их расстреляли перед строем тех самых солдат, которых они только что так доблестно вывели из окружения.

Для предупреждения в дальнейшем подобных досадных неувязок в выполнении хотарского соглашения этот приговор был зачитан во всех подразделениях действующей армии. Вот почему многие партизанские отряды, орудовавшие впоследствии в тылу атавских войск, носили имена Малькольма Мейстера, Робера Арагона и Поля Кириченко.

Что до подчиненных этих расстрелянных офицеров, то им было горько присутствовать при казни людей, которых они за истекшие четверо суток успели полюбить и которыми они по-настоящему гордились. Было непонятно и оскорбительно обвинение в измене родине офицеров, совершивших такой незаурядный воинский подвиг! И все же мысли изнуренных, еле державшихся на ногах солдат, капралов и сержантов были даже в те тягостные минуты не столько о горестной судьбе их офицеров, сколько о лишь сейчас дошедшей до них вести, что Атавский материк вот уже десятые сутки, как оторвался от Земли.

А когда их спустя несколько часов разбудили, чтобы накормить ужином, вся Полигония была во власти свежей и еще более ужасной вести – о неумолимо быстром таянии атмосферы новой планеты по милости каких-то высокопоставленных атавских мерзавцев…

К этому времени десятки атавских и полигонских населенных пунктов были превращены в точном соответствии с упомянутым выше соглашением в закопченные груды развалин, а наземные атавские войска, сея на своем пути разрушение и смерть, достигли, наконец, юго-восточных и восточных окраин Уэрты Эбро.

Теперь надлежало для удовлетворения национальной гордости обоих воюющих народов разыграть комедию ожесточенных боев с обязательным переменным успехом: разок отойти якобы под отчаянным напором полигонцев, снова, и якобы преодолевая упорное сопротивление противника, занять позиции у Уэрты Эбро и затем уже с божьей помощью окончательно переключиться на долгие годы позиционной бойни, чтобы спокойно доить на радость монополиям тучную, многоприбыльную корову войны.

Но тут снова случилась непредвиденная осечка. Около трети тех полигонских войск, которым полагалось после двухдневных успешных наступательных боев без всяких видимых причин откатиться на исходные рубежи, к Уэрте Эбро, не только не откатились, но даже попытались развить и закрепить успех. В двух пунктах они на плечах отступавшего противника пересекли границу, вторглись на его территорию и стали окружать значительную группу атавских войск. Обстановка благоприятствовала серьезному успеху полигонцев. Правда, для этого требовались отвлекающие бои на других участках и решительная поддержка авиацией.