Масть - Виталий Каплан

И непременно вспомнит он о том, как самого его посвящали в сороковом году, когда пал всемогущий герцог Бирон и вот-вот уже должны были арестовать начальника дядюшкиного, главу Тайной канцелярии Андрея Ивановича Ушакова, Бирона незадолго до того поддерживавшего. А коли возьмут Ушакова, то и служащего под его началом надворного советника Януария Аполлоновича Стрыкина, посвящённого во многие тайны. «Страх меня тогда сковал, лютый страх, – любил повторять дядюшка. – Такого страха ты никогда не знал и, будем надеяться, не узнаешь. А тогда я ни о чём другом мыслить не мог, всё представлялось мне, как свисаю с дыбы, чуял запах палёного своего мяса. Вот на том страхе меня в Сумрак и ввели, вышел оттуда Тёмным. И что же! Искренне наставникам своим благодарен, кои заметили меня и посвятили. Был бы сейчас дряхлой развалиной, а то бы и давно уж червей кормил!»

И как мне на это ответить? И стоит ли вообще заводиться? В конце концов, он же сам во всё это верит. А я? Верю ли я? Не было у меня ответа.

И вновь уснуть я не мог. Все спали – и Алёшка, и постояльцы в других комнатах, и Уголёк с Планетой в конюшне постоялого двора, и собаки на цепи, и крестьяне в расположенном неподалёку от тракта селе Старый Лог, и несостоявшийся супостат мой князь Модест Яковлевич в своём имении, в семи верстах отсюда. А в полусотне вёрст спала Тверь – и днём-то сонная, что уж говорить про вьюжную ночь? Спал дядюшка, спала его экономка Степанида (скорее всего в одной с ним постели), спал лишившийся предмета своей любви лазаретный служитель Митя Буераков, и несчастная Анюта Кирпичникова тоже спала. Спал пёс Ураган в своей будке, спал старый оборотень Пётр Иванович (хотя этот как раз мог сейчас охотиться), спала пятилетняя Лизонька в Журавино. И только я не мог вернуться в свой сон, пускай и невесёлый. Однако лучше уж такой, чем по сотому разу размышлять, что я завтра скажу дядюшке, как вытянется его лицо при виде моего преображённого цветка. Вот точно так же трепетал я и в Корпусе, зная, что завтра придётся дать решительный бой подлецу Никите Кречетову, двумя классами старше. Хотя всё, что грозило мне тогда, – это разбитая губа или синяк под глазом.

Я, не вставая, загасил взглядом свечу и погрузился во тьму – колючую, душную и не сулящую никакого покоя.

* * *

Утром никуда мы не уехали, хотя погода вполне благоприятствовала. Ночная вьюга всласть порезвилась, посвистела, намела сугробов – и убралась восвояси. Выползло из-за горизонта жёлтое тугое солнце – ну точно желток в яичнице-глазунье! – озарило залу внизу, где сидели мы с Алёшкой за длиннющим столом, ожидая заказанного завтрака. Особого внимания на нас никто не обращал – подумаешь, дворянчик небогатый, пообносившийся, с дворовым человеком. Таких тут что грязи, не глухие же северные места, а Тверская губерния, понимать надо! Лишь то и могло удивить, что сидит дворовый человек рядом с барином, словно ровня ему. Впрочем, мало ли какие у бар причуды бывают!

Потому простой народ в зале, нимало меня не стесняясь, завтракал, утолял жажду кто чаем, кто пивом и, конечно, чесал языками. Поначалу, погружённый в мрачные свои мысли, я не прислушивался, но понемногу начал выхватывать из общего гула отдельные фразы, а когда осознал, о чём речь, то и вовсе насторожился.

– Жалко-то как малютку!

– Да уж, не повезло барышне…

– И как только няньки недоглядели?

– Вот уж достанется им теперь от князя!

– Да брось ты, больно-то он радел о ней прежде!

– Всё же родная кровь…

– И за дохтуром послали слишком поздно. Ну, вот как так, а?

– Видать, было ей то на роду написано. Куды ж против Божьей-то воли попрёшь?

– А всё одно, и жила барышня несладко, и померла нелепо.

– Зато в раю сейчас яблочков вкушает.

Довольно скоро я сообразил, в чём дело. Не потребовалось даже заводить разговоры – многое можно было прочитать в цветках их душ, а к тому же ещё и Алёшка, тоже навостривший уши, кинул простенькое заклятьице «язычная развязка». Не на всякого человека действует, не говоря уж об Иных, но тут хватило с лихвой.

Вчера, оказалась, померла маленькая Даша – дочь князя Корсунова, коей папенька так и не ответил взаимностью. Через неделю ей должно было исполниться шесть, но не сложилось. Никаких душераздирающих подробностей не было – просто-напросто дитя простыло. Выпустили её на прогулку, побегала девчонка по снегу, повалялась в сугробах – и с того дня начала кашлять, и никто, кроме матери её Антонины Николаевны, на то особого внимания не обратил, да и к той не прислушались. Эка невидаль, простуда. Чай с малиной – и как рукой снимет. Так постановили няньки, однако же не сняло. Быстро всё случилось, миновала пара недель с того злополучного барахтанья в снегу – и конец. Кидало девчонку из озноба в жар, а из жара в озноб, и никакие местные снадобья не помогали. Князю, зная бешеный нрав его, до самого последнего часа докладывать не решались, а тот, похоже, и не вспоминал, что растёт у него дочурка. Потом, как уж повинились, распорядился привезти из Твери доктора Огурцова, да тот руками уже развёл, сказал – кабы хоть тремя днями раньше… теперь же остаётся уповать на волю небес.

Небеса, однако же, воли не проявили, и вчера на закате отошла Даша Корсунова в те места, где несть печали и воздыхания, горя и болезни. Хоронить будут завтра. Антонина Николаевна лицом почернела, не ест и не пьёт, читает над усопшей дочерью Псалтирь.

– Перемолвиться бы, барин! – перегнувшись через стол, негромко сказал мне Алёшка. Как раз когда нерасторопный половой принёс нам наконец бараний бок с кашей.

Ишь ты, снова барин! Вроде сейчас уже нет надобности изображать что-либо перед людьми.

Алёшка, впрочем, изобразил. Прижал руки к животу, будто схватило, и в чём был, без верхней одежды, метнулся за порог. Выждав для приличия минуту, направился я вслед за ним.

– Вот что, Андрей Галактионович, – хмуро сообщил мальчишка, не глядя мне в глаза. – Возвращение наше в Тверь придётся малость отложить. Дело тут одно у меня возникло, после расскажу. А сами ступайте обратно. Если дивиться станут, почему мы задерживаемся, так ось у нас в возке сломалась. Вот прямо сейчас. Слышите, как хрустит? – щёлкнул он пальцами. – Договоритесь с кем-нибудь, пущай починят, но больше полтинника медью не давайте. Нам с вами сейчас денежками швыряться не след.

– Что за дело? Куда ты? – ухватил я его за ворот рубахи.

– Сказал же, всё после объясню! – Он аккуратно отцепил мои пальцы и резко повернулся.

Ну и что мне оставалось делать? Хватать его и тащить в дом? Драться? На глазах у любопытных (а двор был вовсе не безлюден)? Или сперва выставить Круг Невнимания? А что потом? Всё-таки поединок?