Осколки судеб - Белва Плейн

– Я знаю, знаю это, миссис Штерн.

В этот момент отворилась задняя дверь и на пороге, с учебниками в руках, появилась Лаура. На мгновение она застыла, молча оглядывая кухню.

– Так странно приходить домой сюда, – медленно проговорила она наконец.

– Я вижу, тебе здесь не очень-то нравится.

– А ты ожидала от меня чего-нибудь другого?

– Я ожидала, ты скажешь, что мы переживаем трудное время, но, по крайней мере, мы вместе, – ответила Айрис. И подумала: ты даже не представляешь себе, насколько трудное и как близко мы подошли к тому, чтобы не быть вместе. – Пойдем. Я покажу тебе комнаты наверху.

На втором этаже располагались три небольшие спальни и еще одна, совсем крошечная комната, которая прежде, в те времена, когда люди еще шили платья дома, использовалась в качестве швейной. Эта последняя предназначалась Филиппу. Одна из комнат была отведена Джимми со Стивом, которые вполне могли разделить ее, когда бы они сюда ни приехали. Вряд ли кто-нибудь из них будет когда-либо снова постоянно жить с ними. Одному только Богу известно, куда катится Стив! Что же до Джимми, то судя по частоте его встреч с этой девушкой, Джэнет, он, вероятно, скоро женится. Ну что же, она прекрасная девушка, и они должны быть благодарны судьбе.

У Лауры была, разумеется, собственная комната. Мебель в ней уже расставили, и сейчас, со всеми этими книжными шкафами, кроватью, письменным столом и гардеробом, на котором, как они сразу же заметили, была свежая царапина, появившаяся, вероятно, когда его тащили наверх по узкой лестнице, в комнате едва можно было повернуться. Из-за темных жалюзи, наполовину поднятых в этот момент, стены и коричневый пол казались еще более мрачными. Окинув комнату долгим взглядом, Лаура, словно как-то сразу обессилев, опустилась прямо на голый матрац.

– О, мам, какой ужас! – простонала она со слезами на глазах.

– Конечно, это не Бог весть что, – согласилась Айрис, а про себя подумала: как же я гордилась всегда своим равнодушием к так называемым материальным благам! Но у меня-то они были! Я могла позволить себе роскошь их презирать.

– И все только потому, что ты прищемила папе руку! – вскричала Лаура.

Слова эти как ножом полоснули Айрис по сердцу, но она лишь сказала:

– Никогда не позволяй ему видеть твои слезы, ты меня слышишь? А теперь повесь в шкаф одежду и приведи в порядок комнату. И постарайся сделать все как можно лучше, – добавила она и вышла.

У окна в верхнем холле она задержалась и посмотрела вниз. Мебельный фургон уехал, и они, наконец, были дома. Дома! Все, абсолютно все было не так. Эта перемена, перевернувшая весь их, казалось бы, незыблемый уклад жизни, уже затронула детей, заставив чуть ли не мгновенно повзрослеть. Может, теперь, спросила она себя с горькой усмешкой, мы наконец стали достаточно просты для Стива? Да, дети лишились бассейна и в загородном клубе, и того, что был у них за домом; им придется отныне ходить в бассейн еврейской молодежной ассоциации, где теперь, когда с теннисом для него было покончено, занимался Тео. Но все это, конечно, были мелочи, совершенно не сравнимые с огромной личной трагедией их отца. Из всех четверых больше всего, казалось, был потрясен Стив. Узнав о несчастье, он сразу же приехал домой, но, как понимала она, совсем не из любви к отцу – слишком многое разделяло их с Тео; нет, он приехал из чувства долга, как из чувства долга приходят на похороны человека, даже если при жизни его и недолюбливали. Он говорил меньше всех, однако содрогался сильнее и более явно, чем остальные, при взгляде на искалеченную руку Тео.

Я думала… Я чувствую… Я не знаю, что я чувствую, сказала Айрис себе. Такое ощущение, будто я слишком много выпила. Несколько мгновений она стояла так, устремив невидящий взгляд на улицу, затем заставила себя встряхнуться и сошла вниз.

Здесь, куда ни глянь, все было забито мебелью. На фоне грязновато-серых стен светлое датское дерево смотрелось отвратительно. Убожество, подумала Айрис. Настоящее, откровенное убожество!

Приготовленные Пирл на ужин жареные цыплята, салат и яблочный пирог уже стояли на столе. Теперь мне все придется готовить самой, подумала со вздохом Айрис, а кулинарка из меня совсем никудышная. Хорошо еще, что Лаура любит этим заниматься и можно рассчитывать на ее помощь. Ужин проходил в молчании. Даже Филипп, который обычно и минуты не мог посидеть спокойно, казался сейчас каким-то пришибленным.

После ужина появились пришедшие знакомиться соседи. Они были приветливы, дружелюбны и весьма щедры на советы, сразу же сообщив Айрис, какой рынок и химчистка были здесь самыми лучшими. Такое было просто немыслимо там, где мы жили прежде, подумала Айрис, невольно проникаясь симпатией к своим новым знакомым. И, однако, после их ухода, глядя на заваленный подарками кухонный стол, где стояла корзинка с клубникой, лежали пироги и даже домашней выпечки хлеб, она на мгновение испытала приступ отвращения. Все это так походило на милостыню! Почти сразу же, однако, она устыдилась своих чувств.

Легче и быстрее всех, как показали последующие дни, привык к перемене в их жизни Филипп. Ему было уже двенадцать, и своим дружелюбным веселым нравом он походил на Джимми, а острым умом на Стива, но, слава Богу, без присущей тому в этом возрасте нетерпимости. Он был вполне доволен своей комнатушкой и чрезвычайно гордился тем, что его мама преподает у него в школе. Вечерами он, как и прежде, охотно садился за рояль и играл что-нибудь родителям, словно ничего и не изменилось.

Недавно учительница дала ему ноты с вальсами Шопена, и слушая как-то в один из вечеров эти вальсы в исполнении сына, Айрис подумала: музыка сумерек, словно бы предназначенная для того, чтобы ею наслаждались любовники, слушая или танцуя под нее. Но сейчас от этой музыки по всему телу ее пошли мурашки. Последний раз она слушала эту музыку в Карнеги-холле в тот самый злополучный вечер… Музыка смолкла, и лицо Филиппа, полное надежды, обратилось к родителям в ожидании похвал.

– Превосходно! – воскликнул Тео, отрывая взгляд от стола, с трудом втиснутого им в один из закутков, за которым он в этот момент сидел над своими книгами.

Настала очередь Айрис сказать что-нибудь.

– Твоя техника безупречна. У тебя пальцы словно созданы для игры на фортепьяно… – Шокированная самими звуками, из которых складывалось слово «пальцы», она замолчала, так и не закончив фразы.

Однако никто, похоже, этого не заметил, а если и заметил, то не подал вида. Ей казалось, что отныне это слово всегда будет вызывать у нее внутреннюю дрожь, хотя они больше никогда и не говорили о несчастном случае. Все, что следовало сказать, несомненно, уже давно сказано. Они вообще мало разговаривали друг с другом в эти дни. Письменный стол Тео был завален книгами, и он часами просиживал за ним, погруженный в чтение. Прошли годы с тех пор, когда ему приходилось что-либо запоминать, и она понимала, каких невероятных усилий стоит мужу вновь выработать у себя эту привычку. Сама она по вечерам проверяла тетради учеников и готовилась к урокам на следующий день. К счастью, физических сил было у нее более чем достаточно, так что она успевала, помимо этого, заниматься еще и домом, и хотя хозяйка из нее была, возможно, и неважная, она справлялась. Но она делала домашнюю работу чисто механически, потому только, что ее необходимо было сделать. Ею владела какая-то глубокая душевная усталость, полное безразличие ко всему, и каждое утро, открывая глаза, она думала лишь о том, как бы дотянуть до вечера; и хотя ей хотелось знать, испытывает ли и Тео нечто подобное, она никогда его об этом не спрашивала.