Лже-Нерон - Лион Фейхтвангер

   После многих тяжелых и смешных приключений он попал в  подземный  город Гома, расположенный в пустыне. В ту пору там находились одни женщины, дети и старики; мужчины выехали на ежегодный  разбой.  В  Гоме  Нерону  неплохо жилось. И здесь несовершеннолетние и женщины  не  знали,  считать  ли  его проходимцем, дурачком или попавшим в беду высоким  господином.  Но  он  им нравился. Этот человек, молчаливо сидящий в  пещере,  излучал  царственное спокойствие, кротость и величие. Дети,  женщины  и  старики  собирались  и разглядывали  его  с  боязливым  любопытством.  Иногда,  когда  его  очень просили, он начинал рассказывать. Он рассказывал великолепно,  как  лучшие сказочники. Жители города Гомы слушали своего удивительного гостя и охотно давали ему приют - пока вернутся мужчины и решат его дальнейшую судьбу.

   Но еще до того, как вернулись мужчины,  явились  посланцы  царя  царей. Решив, что с признанием Нерона  все  остается  пока  по-прежнему,  Артабан разослал своих лучших соглядатаев и агентов,  чтобы  разыскать  пропавшего без вести, и им удалось то, что не удалось людям Варрона, - они напали  на след скрывшегося Нерона. И они явились сюда и, к большому удивлению города Гомы,  бросились  ниц  перед   чужестранцем   и,   касаясь   лбом   земли, приветствовали его, как повелителя западного мира.

   Самого Нерона нисколько не поразил приход посланцев великого царя и то, что они, распростершись в прахе, приветствуют  его.  Один  и  в  нужде  он покинул Эдессу. В блеске и великолепии, окруженный  императорской  свитой, он вступит в Ктесифон. Так ему подобало, и ничего достойного  удивления  в этом не было. Все было к лучшему в этом мире, и все, что с  ним,  Нероном, произошло, полно сокровенного  смысла.  Боги  хотели,  чтобы  миру  явился новый, до этой поры скрытый от мира Нерон, законченный, совершенный Нерон, и поэтому случилось то, что случилось. Теперь круг замкнут. Его душа,  как полагается душе императора, защищена броней от искусов как блеска,  так  и лишений. Он в ладу со своей судьбой, он понял ее  смысл,  ничто  более  не может вывести его из уверенного равновесия.

   Снисходительно  и  с  величайшим  спокойствием  позволил  он  посланцам Артабана облачить себя в пышные  одеяния  и  торжественно  препроводить  в Ктесифон. На всем длинном пути ему оказывались величайшие  почести.  Народ чувствовал дыхание царственности, исходившее от этого  человека,  который, гордо замкнувшись в себе, со скучающим и важным видом следовал в Ктесифон. Без числа падали перед ним ниц люди, касаясь лбом земли, как  перед  самым великим царем.

   Даже Варрон был поражен,  увидев  своего  Нерона.  После  внутренних  и внешних потрясений последних месяцев Нерон этот похудел, лицо его потеряло округлость, в рыжеватые волосы вплелись первые белые нити,  а  вокруг  губ часто витала мягкая,  усталая,  божественно  гордая  улыбка.  Трудно  было устоять перед этой улыбкой. Легким безумием веяло от этого  человека,  оно окружало его, как панцирь, сотканный  из  воздуха.  Это  не  было  прежнее "создание", и Варрон стал сомневаться, удастся ли ему при всем  напряжении воли и при всей  его,  Варрона,  хитрости  опять  приручить  этого  нового Теренция.

   Нерон говорил меньше, медленнее,  более  мудро.  Очень  редко  подносил смарагд к глазам. Он не был более любопытен; он увидел все, что мог видеть человек, и ему незачем было особенно  присматриваться,  чтобы  кого-нибудь или  что-нибудь  распознать.  Гордость  его   не   была   такой   злобной, неприступность приобрела оттенок благожелательности. Его, измерившего  все высоты и глубины, ничто больше не удивляло, ничто не могло уязвить.

   Теперь его нисколько не пугала и встреча с царем царей, от  которой  он прежде уклонялся, как от некоей угрозы.

   Правда, когда он очутился в тронном зале, его  "ореол"  стал  чуть-чуть меркнуть. Покрывавшие стены зала фрески с  изображением  подвигов  древних персидских царей сделаны были - этого Нерон не мог не признать в  душе,  - несмотря на огромные размеры, с таким изысканным вкусом и  так  по-царски, как ему не приходилось еще до сих пор видеть. И сильнее еще,  чем  росписи на стенах, поразил его купол  зала  с  гигантской  выложенной  из  мозаики фигурой всадника - Митры, поражающего злого демона. Нерон  увяз  под  этим куполом, и с грызущим чувством сознания собственного ничтожества  вспомнил он о статуях  Митры,  которые  были  специальностью  фабрики  керамических изделий на Красной улице.

   Затем  началась  та  обстоятельная,  великолепная  церемония,   которая предназначена была для  внушения  всем  и  каждому  мысли,  что  восточный властелин - нечто единственное, божественное. Занавес раздвинулся,  корона реяла, торжественно стояли  священнослужители  в  золотых  своих  бородах, пламя "ореола" светилось, ниц пали сверкающие царедворцы.  Нерону  нелегко было устоять среди повалившихся наземь сановников, и в ушах у него  словно издалека зазвучала песенка:

   Горшечнику бы жить с горшками   И с кувшинами,   А не с царями.

   Но когда Артабан  снизошел  до  него  и  собственными  устами  произнес несколько слов в ответ на приветствие своего друга, западного  императора, угасло все ослепительное великолепие, перед которым даже  Нерону  пришлось опустить глаза. Нет, человек с таким будничным,  негибким,  сухим  голосом лишен был величия. С чувством глубокого удовлетворения увидел  Нерон,  что на этой земле он был единственным, кто обладал подлинным "ореолом".

13. СПРАВЕДЛИВОСТЬ - ФУНДАМЕНТ ГОСУДАРСТВА

   Цейон сиял. Теренций и Варрон бежали,  Филипп  и  Маллук  "готовы  были начать переговоры", это значило, что они в туманных, цветистых  выражениях заявляли о своих верноподданнических чувствах Риму. Оставался, правда, еще победоносный Артабан. Но Цейон превозмог себя,  он  намерен  был  отменить свое прежнее решение и  признать  Артабана.  Опираясь  на  свое  блестящее войско, Цейон надеялся за это признание выжать из  великого  царя  многое, между прочим также и выдачу Варрона и Теренция. Его  радовала  возможность извлечь этих молодчиков из их  последнего  убежища.  Но  он  укротил  свое нетерпение, чтобы предварительно по  возможности  укрепить  позиции.  Лишь тогда он начнет переговоры с Артабаном, когда тот  будет  знать,  что  он, Цейон,  облечен  полномочиями  в  случае  необходимости  выступить  против парфян. Со счастливым, мальчишеским нетерпением ждал он депеши из Рима.

   Депеша была иного содержания, чем предполагал Цейон. Правда,  император Домициан предписывал ему держать  армию  в  боевой  готовности  на  случай нападения на Месопотамию. Но: "дальнейших заданий, - значилось в депеше, - мы для вас не предусмотрели. Более того, мы приказываем вам: приведя армию в боевую готовность, передать знаки власти - топоры  и  прутья - новому губернатору, которого мы назначим для управления нашей провинцией  Сирией. После передачи знаков власти мы ждем вас в Рим".

   Дергунчик в буквальном смысле слова лишился чувств. Был сверкающе-яркий весенний день, для него  же  свет  померк.  Если  за  последние  несколько месяцев он помолодел на пять лет, то в эти несколько минут он постарел  на десять. Безумные планы сменяли один другой. Он, этот сухой, добросовестный чиновник, подумал было - это длилось несколько мгновений, - не перейти  ли самому на сторону мятежников, к Варрону и Нерону. Но, думая  об  этом,  он уже знал, что все это пустой бред,  и  некоторое  время  сидел  совершенно опустошенный. "Вертись, юла". Новый повелитель поведет армию,  его  армию, которую он, Цейон, так великолепно вымуштровал, через Евфрат и с  триумфом - обратно в Антиохию. Он же,  Цейон,  будет  прозябать  в  Риме  со  своим завернутым в покрывало ларем, стареющий, никчемный  человек,  и  все,  что останется от него на Востоке, - это веселые остроты на его счет и прозвище Дергунчик.

   Жизнь Цейона потеряла смысл. Но он был добросовестный  чиновник,  и  он по-прежнему исполнял свой долг и свои обязанности.  Уже  спустя  несколько недель прибыл новый губернатор. Это был Руф Атил, молодой еще  человек,  с бесстрастным лицом,  очень  спокойный  по  характеру,  безупречных  манер. Деловито и холодно  признал  он  заслуги  Цейона  в  организации  армии  и попросил Цейона не торопиться с передачей ему знаков власти - фасций, пока он, Руф Атил, не войдет обстоятельно и без поспешности в дела управления.

   Это были мучительные недели. Цейон еще сидел в своем дворце, облеченный регалиями. Но директивы императора  и  сената  посылались  другому,  более молодому, невидному, подлинному властителю, и  весь  свет  знал,  что  он, Цейон, отставлен. Он оказался не на высоте положения, он  был  повинен  во всей этой великой кутерьме, и  ему  на  смену  пришлось  послать  другого, который должен выпрямить то, что он, Цейон, искривил  и  испортил.  Он  же должен  пока   по-прежнему   представительствовать,   устраивать   приемы, подписывать приказы.