Почетный академик Сталин и академик Марр - Борис Илизаров

Уже по одному тому, что Сталин не оставил никаких помет на этой примиренческой статье Никифорова, можно сделать вывод, что любые аргументы, пытающиеся примирить обе позиции, оставляли его равнодушным. Но в конце той же подборки была опубликована агрессивно промарровская заметка преподавателя Иркутского государственного университета В. Кудрявцева «К вопросу о классовости языка». Здесь уже Сталин не удержался от комментариев. Кудрявцев задался вопросом: «Действительно ли, что языки всех времен и народов не классовые?» Подчеркнув, а сбоку написав: «Да, действительно»[402], Сталин, работавший в это время над своей статьей, продолжил эту фразу развернутым ответом в собственной работе. Кудрявцев из самых искренних верноподданнических побуждений привел еще более верноподданническое мнение покойного М.И. Калинина из его сборника «О вопросах социалистической культуры». Калинин писал: «Вот если бы спросили меня, кто лучше всех знает русский язык, я бы ответил — Сталин. У него надо учиться скупости, ясности и кристальной чистоты языка». Сталин не всегда доверял мнению даже ближайших соратников. Но, как я уже писал, к покойникам он относился очень серьезно, чаще более серьезно, чем к живым. Кто знает, может быть, именно эта цитата из статьи Калинина окончательно утвердила его в мысли самому взойти на дискуссионную трибуну?

Судя по последним публикациям, создавалось впечатление, что дискуссия начинает пробуксовывать. Ни с той ни с другой стороны не хватало столь любимой Сталиным остроты в полемических выпадах, не было разнообразия в аргументации, не было лингвистической конкретики. И марристы и антимарристы, соблюдая осторожность, редко называли конкретные имена, кроме Марра и Чикобавы. Все компаративисты делали обязательные вежливые реверансы в адрес противника. Дискуссия текла вяловато. Все как будто чего-то ждали. Да и сотрудники «Правды» со своей стороны придерживали ее темп, не выпуская на страницы газеты наиболее резких, как правило, молодых оппонентов. Не предоставлялось слово археологам, этнографам, историкам, хотя их статьи находились в редакции, или было известно, что они готовы принять участие в дискуссии. Как я уже отмечал, они в большинстве были настроены промарристски. Ясно было, что скоро кто-то должен выйти и сказать решающее слово. В предыдущих дискуссиях этот кто-то подводил итоги и давал указания о том, как теперь следует думать, писать и преподавать. Иногда этим «кто-то» было все Политбюро в целом от имени, которого издавался соответствующий документ. Им мог быть и один из его членов, например А. Жданов или Маленков, а иногда и кто-то из вновь назначенных отраслевых вождей. Поскольку академик Виноградов даже не попытался подвести итоги, значит, решающее слово было не за ним. Похоже, что не только работники ЦК, но и работники «Правды» не были в курсе и не знали подробностей финального акта дискуссии. Во всяком случае, из ее редакции продолжали поступать сводки и предложения, по характеру которых видно, что не редакция, а Сталин полностью контролировал ее ход. 17 июня 1950 года на имя Поскребышева было направлено очередное послание за подписью Ильичева, в котором говорилось о вновь подготовленной подборке, и опять упоминалась статья Черных. В письме впервые давалась общая сводка о поступивших в редакцию материалах:

«Сначала дискуссии редакция получила свыше 190 статей. Авторы значительной части статей (около 70) выступают в защиту учения Марра без всяких оговорок. Другая часть авторов (более 100), защищая в целом учение Марра, критикует отдельные стороны этого учения. С резкой критикой марристского учения выступают авторы 20 статей.

До сих пор в „Правде“ опубликовано 12 статей»[403].

Сводка Ильичева интересна тем, что указывает на подавляющий численный перевес марристов и на то, что в большинстве своем те, кто писал в «Правду», также не подозревали об истинных целях дискуссии. До последнего момента не знали этого и люди, возглавлявшие «Правду», то есть Суслов и Ильичев. То, что Сталин скрывал свое желание поучаствовать в дискуссии, подтверждается, в частности, свидетельством главного редактора газеты Ильичева. Спустя много лет он рассказал своему тогдашнему помощнику В.И. Болдину о том, что накануне публикации очередной подборки Сталин внезапно позвонил ему: «Сталин стал нахваливать Ильичеву, — рассказал Болдин, — некоего молодого автора:

— Он просто гений. Вот он написал статью, она мне понравилась, приезжайте, я вам покажу. Сколько у нас молодых и талантливых авторов в провинции живет, а мы их не знаем. Кто должен изучать кадры, кто должен привлечь хороших и талантливых людей с периферии?

Когда Ильичев приехал, вождь в одиночестве прогуливался по кабинету. Дал рукопись. Ильичев быстро ее прочитал, дошел до последней страницы. Внизу подпись автора — И. Сталин.

Ильичев с готовностью произнес:

— Товарищ Сталин, мы немедленно останавливаем газету, будем печатать эту статью.

Сталин сам радовался тому, как разыграл главного редактора „Правды“.

— Смешно? — спросил он. — Ну что, удивил?

— Удивили, товарищ Сталин.

— Талантливый молодой человек?

— Талантливый, — согласился Ильичев.

— Ну что же, печатайте, коли так считаете, — сказал довольный вождь.

На следующий день „Правда“ вышла со статьей „Марксизм и языкознание“. Потом ее пришлось изучать всей стране»[404].

Так благодаря «протекции» стареющего «корифея науки» статья «талантливого молодого человека» появилась на страницах «Правды». Без сомнения, готовил он ее наедине и втайне от всех.

Глава 7. И.В. Сталин «Относительно марксизма в языкознании»

Концепция

20 июня 1950 года «Правда» опубликовала большую статью Сталина «Относительно марксизм в языкознании» и наконец-то статью П. Черных «К критике некоторых положений „нового учения о языке“». Возможно, последнюю точку в своей работе Сталин поставил незадолго до 18-го числа того же месяца. В этот день он направил строго секретное письмо на бланке ЦК, приложив к нему машинописные экземпляры своей работы:

«Строго секретно.

Всесоюзная Коммунистическая Партия (большевиков).

ЦЕНТРАЛЬНЫЙ КОМИТЕТ.

№ П 20

18 июня 1950 г.

Т.т. Берия, Булганину, Кагановичу, Маленкову, Микояну, Молотову, Хрущеву.

Посылаю статью по вопросам языкознания. Прошу дать свои замечания. Если до вечера понедельника не будет замечаний, буду считать, что статья одобрена, и я буду иметь возможность направить ее в „Правду“ для напечатания в дискуссионном листе, выходящем во вторник. Если же будут замечания, я готов созвать восьмерку для обсуждения.

Никаких замечаний не последовало. Может быть, за исключением Берии и Молотова, все остальные члены высшего партийного органа втайне восприняли и дискуссию, и участие в ней вождя как очередную блажь стареющего диктатора. Во всяком случае, Хрущев в воспоминаниях именно так оценивал этот эпизод последних лет жизни Сталина, оказавшегося, по его мнению, почему-то под влиянием своего земляка Берии, «не раз у него обедавшего»[406]. Хрущев, видимо, так никогда и не узнал о том, что Чикобава, назначенный после завершения дискуссии директором института, в котором работал, через год-полтора будет снят со всех постов за причастность к так называемому «Мегрельскому делу». Поэтому же делу будет снят со своего важного партийного поста и официальный инициатор дискуссии Чарквиани. Смутная угроза «Мегрельского дела» нависнет и над самим Берией. Сталинская игра с «национальными» проблемами продолжалась до последнего дня его жизни.

Сталин, конечно, не рассчитывал на замечания со стороны партийных товарищей. Впрочем, какого рода замечания могли сделать сталинские выдвиженцы, пусть и искушенные политиканы и самонадеянные чиновники, но люди малокультурные и не очень образованные? Как ни оценивай, но работа Сталина была посвящена сложнейшим научным проблемам. Да и не их это было дело разбираться в проблемах лингвистики, генетики, теоретической физики или в тонкостях поэзии, драматургии, кино или классической музыки и т. д. Сталин это понимал и после смерти Жданова все чаще явно с удовольствием и не без все возрастающего высокомерия открыто брал на себя роль высшего и единственного интеллектуального авторитета и теоретика. Ему до всего было дело, и он считал, что способен разобраться в любых или почти в любых вопросах бытия. Письмо к соратникам носило формальный характер и служило всего лишь сигналом начала главного акта дискуссии. Давно прошли те времена, когда у него в соратниках числились Бухарин, Рыков, Томский и даже Зиновьев и Каменев и, когда в комбинациях с ними в ЦК действительно образовывались то антитроцкистская «восьмерка», то «семерка», то «девятка» или еще какая-либо тайная партийная группировка. Замечаний от «восьмерки» 1950 года не последовало, и «Правда» опубликовала работу Сталина в том виде, как он ее представил.