Образы детства - Криста Вольф

- Зачем вы надумали завести ребенка!—сказала отцу Ядвиги профессорша-акушерка, принимавшая роды.— Ведь совершенно ясно, что это уродство —результат пребывания вашей жены в концлагере...

Ядвига тоже говорила. И плакала. Двадцать два года прожила она на свете, и все они были для нее сплошным кошмаром. Только и утешения, что можно учиться. Она изучает математику в Варшавском университете, но на общие лекции не ходит, слишком это тягостно. Мне хочется жить, как все люди, сказала она, хочется сделать для людей что-нибудь хорошее, полезное.

Ни строчки больше. Вечер. По телевизору хор стариков негров поет: «Oh when the Saigts go marchin' in...»[97]

Музыка Баха.

Железнодорожная катастрофа в Загребе произошла из-за людской халатности.

В Г. (бывшем Л.), польском городке, воскресным днем 11 июля 1971 года около девяти утра вы завтракали в молочном баре на Рыночной площади.

«Я много записывал, чтобы дать опору памяти». Иоганн Вольфганг Гёте.

14. VERFALLEN –СЛОВО. НЕМЕЦКОЕ. СЕМЕЙНЫЙ ОБОЗ

Verfallen — чисто немецкое слово.

Заглянем в иноязычные словари: нигде больше не сходятся в одном слове эти четыре-пять разных значений. Немецкая молодежь полностью подпала под влияние фюрера. Verfallen. Срок векселя истек. Опять verfallen. Крыши у них обветшали. И здесь verfallen. Но она ведь и так зачахла, разве вы не знали? И тут то же слово.

Ни в каком другом языке нет слова, которое, как verfallen, означало бы «конченый, пропащий, ибо стал подневольным с собственного полного согласия».

Прошлой ночью —ты неправильно поставила будильник, он прозвонил в пять, и, усталая, но не злая, ты лежала без сна —тебе почему-то пришло на ум (вновь это verfallen!) стихотворение веймарца, о котором ты не вспоминала уже лет двадцать; «Скорбь, радость купно / Тонут в грядущем /Темно идущим, / Но неотступно / Стремимся дале...»[98]

Возможно, ты вспомнила его по ассоциации с гётевскими торжествами нынешнего года. Но как раз это стихотворение ни разу нигде не фигурировало. Просто удовольствие было — следить, как оно почти без пробелов, строчка за строчкой всплывало в памяти, самой воссоздавать строфы и слышать их точно впервые: «И все тяжеле / Виснут покровы / Страха. / Сурово / Горе стынут звезды / И долу могилы».

Скорей всего стихи были в том маленьком синем томике. А этот томик, сообразила ты, покуда на другом уровне твоего полуспящего-полу-бодрствующего сознания продолжалось стихотворение, был одной из двух вещиц, которые ты спасла из далеких времен, затронутых теперь воспоминанием, и взяла с собою. Вторая вещица — большой широкий нож, незаменимый для переворачивания омлетов; «усишкина» бабуля ненароком утащила его у одной крестьянки, когда вы, беженцы, ночевали у нее в сарае. «Усишкин» дед, обнаружив «кряденое» просто рвал и метал: Мы ж не воры какие-нибудь! — Он на полном серьезе требовал вернуться и отдать нож хозяйке.

Ладно, ладно. Как встанешь, так сразу и поищешь в синем томике это стихотворение.

«Здесь в вечном молчанье / Венки соплетают. / Они увенчают / Творящих дерзанье».

В полудреме ты начала расставлять после некоторых строчек вопросительные знаки. «Неотступно»? — подумалось тебе. И что значит «дале»? А «покуда не сбудется благо»?

Лишь когда, проснувшись во второй раз, ты быстро записала эти четыре строфы, тебе бросился в глаза зрительный пробел в конце последней. Там не хватало строчки. Только час-два спустя, когда тщательные поиски были приостановлены будничными делами, она внезапно вспыхнула перед глазамн, ошеломив тебя: «Зовем вас к надежде».

Как же вышло или, вернее, что же это означает, если человек, со- -хранив в памяти все стихотворение, «забыл» как раз такую строчку?

Кстати, в синем томике этого стихотворения не было. Томик лежит сейчас рядом, ты можешь взять его в руки, полистать. Четыреста шестнадцать тонких, побуревших от времени страничек — «Стихи Гёте», выпу-щенные в 1868 году издательством Г. Гроте, Берлин. Буровато-пятнистый форзац, справа вверху размашистым, энергичным почерком Марии Кран-хольд, от которой Нелли получила в подарок эту книжицу, написана твоя девичья фамилия. А посредине в старомодной витиеватой манере прошлого века тончайшее перо вывело коричневыми чернилами: От моего брата Теодора. И тою же дрожащей рукой в правом углу проставлена дата: 1870 год.

На поиски стихов ушло все утро. Некий просвещенный друг, которому ты в конце концов позвонила, дал ему название «Песнь каменщиков», хоть и неверное, но все ж таки придавшее твоим изысканиям нужное направление: под заголовком «Символ» оно открывает цикл «Ложа» и, таким образом, действительно представляет собой песню «вольных каменщиков», масонов, а вдобавок — это был самый большой сюрприз-в нем есть еще две строфы, тебе как бы и неизвестные: «Путь к посвя-щенью / Равен земному...» И так далее. (Вот почему ты не смогла найти его по первой строчке!)

Всему свой черед, как сказала бы Шарлотта Йордан. Тише едешь-дальше будешь. О чем же повести речь — о синем томике или сначала о ноже? Сначала отправимся по следу ножа, вместе с обозом, по деревням. На свете куда больше деревень, чем городов, но раньше Нелли об этом как-то не задумывалась. Если быть точным, то фирма «Отто Бонзак. Зерно еn gross» в феврале сорок пятого, вероятно, уже не существует. Однако ее название крупными буквами написано на борту серого грузовика с прицепом, за баранкой которого по очереди сидят дядя Альфонс Радде и негодный к военной службе шофер: грузовик добирается сперва до Зелова, а потом через Прицен, Финов, Нойруппин, Кириц, Перле-берг — до Виттенберге-на-Эльбе. На это уходит добрых две недели, и когда—в самую суровую зиму за бог весть сколько лет. На пути нет-нет да и попадаются люди, чье внимание привлекает надпись на грузовике, и Шарлотте Йордан, которая очень скоро начнет разыскивать своих детей, будет кого расспросить.

Нелли обосновалась поблизости от заднего борта на одном из мешков с йордановскими постелями, который со временем стал твердым как камень. С этого места можно было смотреть наружу в целлофановое окошко, вставленное в откидной брезентовый борт. Серые снеговые тучи, голые ветви вишен и яблонь на обочинах и лишь изредка кусочек самой дороги. Одер остался позади, и все облегченно вздохнули: между ними и предположительно наступающим врагом пролегла широкая река, уж ее то русским явно нипочем не одолеть.

На исходе первого дня у Зеловских высот всем велено вылезти — для облегчения кузова — и помочь толкать машину. Мерзлый снег под ногами, дорога скользкая, как каток, забитая обозами беженцев. Треклятая машина, для которой этот подъем при нормальных погодных условиях вообще не составил бы проблемы, упорно не трогается с места. Нелли ненадолго стряхнула одурь и увидела, что творится на дороге. Увидела нелепую сутолоку, которая только пуще стопорила движение. Груды нелепого домашнего скарба в крестьянских телегах- -верный признак, что все были на грани смятения, чтобы не сказать, безумия. К тому же навстречу, внося неразбериху в поток беженцев, шли мелкие подразделения вермахта: а что, собственно, солдаты думали предпринять там, на Одере?

В конце концов какой-то вермахтовский грузовик помог им одолеть Зеловские высоты, затем была дана команда «по местам!», и Нелли опять взгромоздилась на мешок с постелью. Вот так бы и ехать, дальше, дальше, все равно куда. И чтобы не останавливаться и ничего больше не видеть. Впоследствии, когда пути Шарлотты Йордан и отто-бонзаковского грузовика сопоставили по времени, оказалось, что они уже в Зелове разминулись буквально на несколько часов: вернувшись из казарм, Шарлотта еще раз варит дома на плите кофе — у нее было припрятано немного натуральных зерен,— потом, как и договаривались, приходит ее брат Вальтер. Последняя трапеза вдвоем на кухне, бутерброды. Для каждого по нескольку бутербродов в портфель — это единственный багаж, который они берут с собой.

Ибо пора уходить. Сигареты —они оба не курят — сослужили свою службу, водитель последнего почтового фургона, спешащий в Кюстрин соглашается их подвезти. Сажает в машину. Это уже за Фитцем. Шарлотта уже все ноги стерла. В глубине души каждый думал о том, что за Одер им, скорей всего, не уйти, что они будут отрезаны от своих семей. Позднее оба признаются себе, что оценивали ситуацию совершенно трезво.

Почтовый фургон довозит их только до Кюстрина. Глубокая ночь, а на улицах довольно много людей. Шарлотта принимается задавать свои два вопроса: не появлялся ли здесь эшелон с пленными французами и не проезжал ли грузовик фирмы «Отто Бонзак и К°». На первый вопрос ответы были сплошь отрицательные (Бруно Йордан уже второй день находился в плену), а на второй вопрос, наконец-то; Да, проезжал, в сторону Зелова.

Шарлотта с Вальтером добрались до этого городка утром, а грузовик, который они искали, всего часом раньше выехал оттуда. Они видели, где ночевали их родные: в налоговой конторе, под столами и просто на полу. Теперь-то найти их будет проще простого, думала Шарлотта, но она заблуждалась.