Солдаты, которых предали - Гельмут Вельц

Немецкие солдаты добровольно сдаются противнику – это ново, и в это настолько трудно поверить, что я сначала даже не могу осознать! Но донесения подтверждают этот факт. Очевидно, возможность остаться в живых после такой битвы и потом вернуться домой оказывается сильнее голода и неизбежности смерти, хотя с ней и связаны слова «честь» и «геройство». Однако нельзя сказать, чтобы на солдат оказывал большое влияние голос московского радио, которое неустанно повторяет: «Каждые семь секунд в России погибает один немецкий солдат». Нельзя сказать, чтобы их поколебало одно лишь напоминание: «Сталинград – массовая могила».

Нет, дело в том, что с рождества в котле зазвучало нечто новое. Это голоса самих немцев, обращающихся к нам через линию фронта, голоса офицеров, которые вот уже несколько месяцев считаются пропавшими без вести, голоса немецких писателей и даже одного депутата рейхстага. Его зовут Ульбрихт. Фамилия мне незнакома. Да и откуда мне знать ее: ведь прежде я так гордился, что стою вне политики! Но то, что говорит он нам, что повторяет ночь за ночью, находит своих слушателей. Словам его во всяком случае внимают гораздо сильнее, чем тем пластинкам, которые русские крутят нам последние недели. Это немецкий голос, это настоящий немецкий язык, а не перевод с русского, который отвергается как вражеская пропаганда. Нет, этого немца с той стороны слушают. И у него есть убедительные аргументы, когда он говорит о безвыходности нашего положения и о том, что каждый из нас еще понадобится после войны. То, что он рассказывает о военных монополиях, наживших на войне миллионы, для нас совершенно ново, а здесь, в Сталинграде, мы этого проверить не можем. Зато куда действеннее звучит другое: русские ненавидят только гитлеровское государство и его заправил, а не немецкий народ. Кажется, это и в самом деле так: иначе выступающие вслед за тем немецкие офицеры не стали бы тоже утверждать этого. Наш невидимый собеседник умеет немногими словами обрисовать бедствия каждого из нас в отдельности и показать их во всей взаимосвязи событий, поставив таким образом солдата-фронтовика перед решением: или бессмысленно продолжать сопротивление, или капитулировать. А если этого не хотят офицеры, то капитулировать на собственный страх и риск. «Ваша судьба – в ваших собственных руках!»

Бывают моменты, когда я понимаю, что группы немецких солдат начинают действовать самостоятельно и поворачиваться спиной к преданной высшим командованием армии: ведь они считают, что обязаны сделать это ради своих жен и детей. В мыслях я тоже давно изменил своему воинскому долгу. И только присяга и офицерские погоны удерживают меня от того, чтобы капитулировать вместе с моей боевой группой. Да еще то, что я не знаю точно, что действительно ожидает нас на той стороне.

Так или иначе, но однажды вечером от всей моей боевой группы остается всего пятьдесят человек. Ночью по телефону сообщают, что армия наскребает все, что только есть, прочесывает подвалы и лазареты, задерживает отбившихся от части. К утру прежняя численность восстановлена, и день кончается так же, как вчерашний.

Русские атаки требуют от нас новых жертв, артиллерия противника держит местность под огнем, не давая сделать ни шагу. Даже отправиться в отхожее место так же опасно, как пойти в разведку боем.

Смерть торжествует над нами легкую победу. Смерть приходит к нам в любом облике и в любой форме: то это свистящий снаряд пехотного орудия, то курлыкающий снаряд крупного калибра, то завывающая мина, то бронированная самоходка, то голодный паек, то алчный сыпняк или мороз намного ниже нуля. Смерть подобна тому сказочному барабанщику, за которым бежит народ. Район боев усеян трупами. Позеленевшие и замерзшие дотверда, в шинелях, покрытых бурыми пятнами крови, лежат они в снегу в тех позах, в каких настигла их смерть. Одни – в окопах, склонившись на импровизированный бруствер. Дозоры и разведгруппы – на нейтральной полосе, прижавшись к земле» Подносчики пищи – на краю протоптанной тропинки? с пробитыми термосами на спине. А рядом – связной, зажавший в окоченевшей руке письменный приказ.; Тут уже не до похоронных команд. Всех, кто еще может держать винтовку в руке, посылают на передний край, а оставшиеся нужны для доставки приказов.

У нашего правого соседа те же заботы. Майор Виллиг, прежде занимавший позиции в Мариновке, при первой же личной встрече рассказывает мне, как обстоит дело у него.

Под бывшей тюрьмой ГПУ, в надежно защищенном от бомбежек и снарядов подвале, расположились остатки штабов корпусов Зейдлица и Шлемера, дивизий Даниэльса и Ангерна. Этот участок рубежа у Царицы тоже упорно защищается осколками бывших фронтовых и тыловых частей, настолько пестрыми, что даже сами офицеры не знают их точного состава. Боеприпасы на исходе. Тяжелого оружия больше нет. Но пока еще в этих полуобмороженных, изголодавшихся, ободранных остатках уже не существующих полков все-таки временами вспыхивает воля к сопротивлению. А посреди всей этой трагедии – группа генералов, не знающих, что им делать, не способных принять никакого решения и бросающихся от одной крайности к другой. Скорей бы конец! Но какой?

Более молодые офицеры штабов высказываются за прорыв, они обсуждают путь выхода из окружения, пожирают еще имеющиеся (откуда, собственно?) запасы продовольствия, чтобы сохранить силы, и собирают необходимое вооружение. Эти авантюристические настроения подогреваются остатками спиртного.

Более пожилые офицеры, которым физически такую операцию не вынести, предаются мечтам о различных выходах из положения.

Несколько фронтовых командиров спрашивают генералов: что же дальше? Что делать теперь, когда разваливаются штабы, когда со стороны командования армии нет строгого руководства, а есть только один ответ: мы не капитулируем, сражаться до последнего патрона?

В хорошо натопленных подвалах при свете многочисленных свечей обсуждается пункт за пунктом: что делать с ранеными? Что сказать солдатам? Что предпринять при русской атаке? И вот поднимается командир корпуса и поистине классически изрекает венец своей мудрости: «Если завтра русские пойдут в атаку, бой будет начат, а потом закончен».

Командиры переглядываются. Неужели это говорит человек, всю свою жизнь носящий мундир офицера, генерал с известной солдатской фамилией, который отдавал приказы, решавшие судьбы десятков тысяч людей?

Каждый командир полка действует теперь самостоятельно. Многие из них не желают больше бросать своих людей в бой и брать на себя тяжкий груз ответственности за их бессмысленную гибель. Солдат расквартировывают в подвалах, распределяют между ними последние остатки продовольствия. Надо подготовить свои необходимые вещи для неизбежного плена. «Не убьют же всех русские, – думают офицеры, – а те, кто уцелеют и когда-нибудь вернутся в Германию, еще пригодятся ей». Такие офицеры говорят своим солдатам: «Я вас не покину. Я отвергаю самоубийство или прорыв. Ваша судьба – это и моя. Сохраняйте порядок и дисциплину! " А после этого решают, кто до конца останется с ранеными.