Открыватели дорог - Николай Асанов

Ярослав не удержался, шепнул:

— Ареопаг!

Кабинет был так велик, что сидящие у стола не услышали шепота, но дальнозоркий академик рассмотрел, должно быть, что губы Ярослава шевелятся. Он с усмешкой сказал:

— Поздно сговариваться!

И прозвучало это, как угроза мальчишкам, залезшим в чужой сад: «Ага, попались, получайте!»

Ярослав и Горячев приблизились к столу. Именно приблизились, а не подошли. Иван Александрович вполне благосклонно пригласил:

— Садитесь.

Они уселись у дальнего конца стола для заседаний, приставленного торцом к письменному. Очевидно, сцена приема была подготовлена заранее. У этого стола только и стояло два стула, остальные были отставлены к стене. Получилось, что им заранее приготовили места для подсудимых. Не хватало только стражей с обнаженными шашками.

Ярослав разглядел на столе перед Иваном Александровичем три их заявления, прижатые бронзовым пресс-папье, экземпляр статьи об эксперименте, который был послан академику еще без подписей, и тихонько толкнул Алексея ногой. Алексей вздрогнул.

— Ну-с, молодые люди, что это за история с бегством из науки? — спросил Иван Александрович, быстро оглядев лица «подсудимых». Возможно, весь ритуал беседы был разработан заранее, и организаторы надеялись, что «молодые люди» сразу упадут на колени. Но Ярослав спокойно улыбнулся и посоветовал:

— А вы спросите у Михаила Борисовича…

И Горячев простодушно подтвердил:

— Да, это все Михаил Борисович устроил…

Академик нахмурился, зло посмотрел на Красова. Тот выдержал взгляд, однако маска благодушия и спокойствия начала сползать с его лица.

— С Михаилом Борисовичем я еще поговорю! — грозно сказал Гиреев. — А вот вы попробуйте объяснить, на что рассчитывали, подсовывая свои заявления. Что институт развалится? Что руководство побежит к вам упрашивать: «Ах, голубчики, останьтесь!»

— Но вы же этим и занимаетесь, Иван Александрович! — холодно сказал Ярослав.

И академик словно поперхнулся.

— Смотрите, Чудаков еще иронизирует! — возвысил голос Михаил Борисович, но академик метнул такой огневой взгляд, что он сразу же умолк.

— Что же вам не понравилось в моем институте? — спросил Гиреев после паузы.

— Нам не нравится в нашем институте то, что он утерял свои старые традиции, — проговорил Алексей.

— Ого, у вас, Горячев, тоже прорезался голос? — насмешливо сказал Гиреев. — А мне вы всегда казались молчальником! Какие же традиции утеряны в  в а ш е м  институте? — отчетливо подчеркнул он.

— Я просмотрел все «Вестники» института со дня его создания, — угрюмо сказал Алексей, уязвленный насмешкой академика. — Тогда и вы, Иван Александрович, были молоды… Но, думаю, вас называли «молодым» без презрительной интонации! В «Вестнике» института печатались рядом студенты, аспиранты, руководители лабораторий, члены-корреспонденты и академики… И каждый из них работал на науку, а не на чужого дядю, чего с такой последовательностью добивается сегодня Михаил Борисович Красов. Лично я благодарен Михаилу Борисовичу: он когда-то пригласил меня в институт. Но вот что странно: благородные традиции заботы о науке, которые отчетливо проявились в институте в довоенные еще годы, теперь, после всех перемен в жизни, когда снова высоко ценится достоинство человека, в  в а ш е м  институте, Иван Александрович, забыты начисто. Ведь вот привыкли же вы, Иван Александрович, считать институт  с в о и м? А Михаил Борисович пошел дальше: он считает  с в о и м и  чужие работы, чужие замыслы, даже чужие таланты…

— Как вы смеете! — воскликнул Красов.

— Продолжайте! — сказал академик.

— Я высказал все! — ответил Алексей.

— Нет, вам еще придется повторить ваши высказывания в другом месте! — со странной смесью угрозы и страха пробормотал заместитель Гиреева. — Вам еще покажут, как клеветать на авторитетных руководителей…

— А, да прекратите вы вашу демагогию! — сказал Гиреев, и заместитель сразу умолк. — Продолжайте, Горячев!

— Все очень просто, Иван Александрович, — с легкой усмешкой заметил Чудаков. — Мы не хотим везти на своем горбу в рай придурков от науки вроде Крохмалева или Подобнова. А они дороги нашему уважаемому Шефу как память о прошлом или как родительское благословение…

— Иван Александрович, остановите этот поток оскорблений! — вдруг тоненько, каким-то сорвавшимся голосом воскликнул Красов.

— Успокойтесь, Михаил Борисович! — Академик поднял руку. — А вы помните, молодые люди, о преемственности в науке? Крохмалев и Подобнов начали раньше вас…

— Но не сделали сами ничего! — отчетливо и безжалостно проговорил Ярослав. И так же безжалостно добавил: — Как, впрочем, и сам Михаил Борисович, пусть он меня извинит. Я из интереса только что просмотрел все последние его труды. Это всего лишь популяризация чужих идей или подпись под чужими работами, которую Михаил Борисович скромно называет «соавторством».

— Но такие группы соавторов выступают не только в нашем институте! — вторгся опять заместитель.

— И очень жаль, — спокойно возразил Чудаков. — Благодаря этому странному обычаю невозможно отличить талантливого исследователя от бездарности, а бездарность как раз этого и ищет: талант у одного, а результаты раскраиваются пополам или на четвертушки… Сколько наших работ вы подписали, Михаил Борисович? Ты не считал, Алеша?

— Тринадцать! — спокойно ответил Алексей.

— Вот видите! — насмешливо сказал Чудаков. — И все тринадцать работ были опубликованы не только в нашей печати, а и за границей, и одиннадцать из них попали в сводку лучших, опубликованную в прошлом году американским исследовательским институтом. И Михаил Борисович вправе рассчитывать на выдвижение в академики…

— Ну, это как сказать! — с досадой буркнул Гиреев.

Алексей подумал: больше он ничего не захочет слушать и не услышит. У некоторых людей слух устроен весьма странно: избирательно. До них доходит только то, что им приятно. Остальные звуки рассеиваются. Правда, Ярослав сегодня добился того, чего хотел: высказался. Но сам Алексей, кажется, напрасно сеял семена разума. Их вытопчут. Иван Александрович постарается забыть самое неприятное, а его заместитель или Михаил Борисович никому не расскажут о сегодняшнем разговоре. Так что все напрасно. Конечно, увольнять с оргвыводами постесняются, а может, и побоятся. Но всего лучше уволить. Сам Алексей на месте академика так бы и поступил. Не наступай на любимую мозоль! Вот тебе!

Он вдруг весь напрягся. Иван Александрович изрекал выводы. Ему, видно, действительно надоела эта буря в стакане воды. Его благообразное лицо стало строгим, голос — отрывистым, словно он диктовал заповеди. Как бог на горе Синайской. Имеющий уши да слышит… Вы-то не имеете права притворяться глухими, слишком еще молоды…

Но то, что он вещал, звучало внушительно:

— Сегодня я отправляю статью в «Вестник». Она будет опубликована за двумя вашими подписями. Подпись Коваля снимается — он только технический работник. Подпись Бахтияровой тоже — она сотрудник другого отдела. Ваши заявления я возвращаю, вот они, можете порвать. Желание Бахтияровой уйти из института поддерживаю; даже лучше: скорее замуж выйдет. Все, можете идти.

Ярослав взглянул на Алексея. Лицо у того побледнело. И непонятно, то ли он сейчас закричит, то ли потеряет сознание и повалится со стула. Надо было что-то сделать. Срочно.

Ярослав насмешливо спросил:

— А не позволит ли Высокая Договаривающаяся Сторона взять нам пятиминутный перерыв для обсуждения предъявленных условий капитуляции?

— Все шутите, Ярослав Ярославович? — недобро усмехнулся Иван Александрович. — Чем вы еще недовольны?

— Очень немногим, товарищ директор института. Не понимаю этой странной арифметики: сначала к нашей работе приписывают лишних авторов, а потом снимают половину действительно работавших. Если уж вы решили, что работа действительно  н а ш а, то позвольте нам самим судить, кто имеет право ее подписать. Точно так же непонятен и вопрос об увольнении. Если вы решили не принимать наши заявления всерьез и оставляете меня и Горячева на работе, то почему вы увольняете Нонну Михайловну?

— Заявление Нонны Михайловны поддерживает и ее отец, — сухо сказал академик.

— По-моему, Нонна Михайловна за папу не отвечает. На вашем месте я уволил бы Михаила Борисовича, ведь это из-за него весь сыр-бор загорелся. Но, поскольку мои рекомендации силы не имеют, я позволю себе попросить у вас заявление Нонны Михайловны, которое и передам ей вместе с вашим пожеланием, раз уж вы ее сюда не пригласили… И напоминаю, Иван Александрович, что докладную в президиум академии Нонна Михайловна тоже подписывала…

Алексей, понемногу начавший оживать, медленно поднялся.