Дмитрий Лихачев - Валерий Попов

Без грубости и юродства тогда, конечно, было никак. Но об этом писалось весьма много, особенно в «самиздате» и «тамиздате», которые, надо отметить, имели гораздо больше влияния на наши умы, чем официальная пресса — и именно «компроматом» на нашу жизнь, прежде от нас скрываемым, мы, можно сказать, упивались. Так что описаниями трагичности, грубости, подлости и юродства нашей жизни мы в то время не были обделены. Именно для того, чтобы уравновесить наше тайное, горько-упоительное чтиво, восстановить гармоническое равновесие, и написал Лихачев ту статью — в другую крайность. Даже рискуя свои именем среди «широких слоев интеллигенции». На такое мог решиться только он. Когда он шел против «коммунистов» — все (мысленно) аплодировали ему. И вдруг Лихачев — «патриот»! Против «своих»? Один суровый «разоблачитель всего» назвал даже Лихачева «умеренным националистом». С такими «обвинителями» Лихачев даже не спорил.

А своему уважаемому другу профессору Егорову написал так: «…это сознательно сделано, ведь наши враги пытаются представить русский народ агрессивным, жестоким, важно противопоставить».

Он решительно шагнул «на другой борт», чтобы «уравновесить судно», которое стало опасно крениться и могло утонуть. Такое мог сделать только человек великий, закаленный в боях против всех, стойко переносивший любые страдания и окрепший в них.

Не все, однако, осуждали его, наиболее проницательные судили иначе. Ученик Лихачева, вошедший в конфликт с советской властью и покинувший страну, ныне немецкий профессор славистики Игорь Смирнов написал так:

«В трудные годы, может быть, более тяжелые для Деэ Са (Д. С. Лихачева. — В. П.), чем пребывание на Соловках, он написал статью „Заметки о русском“… Мне хорошо известно, что многим не нравится положенная в ее основу идея доброго русского человека, запальчиво опровергающая Достоевского, которому Россия виделась бездной, над чьим краем велась борьба между Добром и Злом».

Только по Достоевскому, замечу, и предпочитают судить на Западе о России…

«…Я не разделяю убеждений Деэ Са, сформулированных в этой работе. Но, в отличие от некоторых моих друзей, я не собираюсь довольствоваться простым неприятием этого текста. Он был проповедническим жестом, идеализирующим адресатов с целью образумить их в пору безвременья…»

Лихачев — боец. И вскоре он побеждает — и убеждает всех, в том числе и своих оппонентов на Западе. Словно специально затеял этот бой, чтобы в очередной раз убедить и победить.

В те годы репутация нашей страны в мире была, скорее, негативной. Как писал Жорж Нива, знаменитый французский славист, много сделавший для русской культуры и России и кровно связанный с нашей страной: «…для французского читателя СССР был частью идеологического текста, а Россия сама по себе исчезла из его сознания».

Примерно так же считал и другой видный славист — Франсуа Лесур:

«Любое проявление национального чувства, даже та его разновидность, которая у Д. С. Лихачева называется „патриотизм“, непременно расценивалось как „реакционное“».

Жорж Нива вспоминает о их встрече на международной конференции в Японии:

«Дмитрий Сергеевич удивил глубокой внутренней гармонией своего образа, личности, своих идей. Слушая его, все поверили, что еще есть таинственный „рыцарский орден“, который спасет Россию, красоту и мир: русская интеллигенция… Лихачев поражал своей хрупкостью и одновременно твердостью убеждений. Вся конференция сводилась к двум вопросам: что останется от прошлого нации в будущем? Что станет с культурными различиями народов в процессе вестернизации и унификации планеты?»

Вестернизация особенно сильно ощущалась тогда у нас, в России, поддерживаемый всяческими грантами, усиленно внедрялся безликий и безнациональный постмодернизм, на несколько лет закрывший путь развитию живой литературы и науки.

Живым, чистым и свободным остался Лихачев, нашедший для всех «живой источник» — в истории России. Нива продолжает свои воспоминания:

«Прошлое России, увиденное глазами Дмитрия Сергеевича, было, прежде всего, некой духовной красотой. Он упоминал „Филофея и идеи Третьего Рима“… Он напомнил о приглашении Иваном III итальянских зодчих. Обрусевший Фиораванти становился перед нами символом Европы. Итальянский Кремль демонстрировал синтез всех трех Римов. Вопрос о том, куда плывет Россия, становился смешным и праздным. О будущем России он говорил умиротворяющим голосом и тоном: государство не должно быть идеологизированным, но не должно быть слабым!»

«Россия никогда не была Востоком, — в своих трудах утверждал Лихачев, — ее путь „из варяг в греки“, от варяжской организованности — к православной вере, идущей из Византии. Но — Византия впала в ересь, во „флорентийской унии“ объединив себя с католической церковью, и признавать себя „Вторым Константинополем“ Москва не хотела». Лихачев настойчиво напоминал, что в Пскове, еще даже не подчинившемся Москве, старец Филофей выдвинул идею — «Москва — Третий Рим!». Эту идею развивали великие философы Леонтьев и Бердяев, поддерживал Гоголь. Лихачев разбивает идею о какой-то исключительной отсталости России, о ее бесправии, в отличие от других стран. Все это, считает Лихачев, было придумано Петром I для оправдания своих реформ. Не таким уж губительным, утверждал Лихачев, было и крепостное право. Так, при Павле I барщина (работа на барском поле) не превышала трех дней в неделю. И еще Александр I хотел освободить крестьян, а освободили их при Александре II — намного раньше, чем отменили в Америке рабство. Лихачев напоминает о том, что Россия никогда не была «тюрьмой духа», все вероисповедания, от ислама до иудаизма и буддизма, имели в ней свои храмы… Достаточно вспомнить хотя бы столичный Петербург, и особенно Невский, где выстроились, словно на параде, лютеранская кирха, католический костел, православная церковь, армянская церковь… Весьма значительны и заметны в городе синагога и мечеть. Лихачев также «отменяет» привычный миф о бесправии в России, особенно среди якобы «угнетенных» народов — в ней долгое время действовали самые передовые европейские гражданские кодексы: в Царстве Польском долго продолжал действовать Кодекс Наполеона, в Полтавской и Черниговской губерниях — Литовский статут, в Прибалтийских губерниях — Магдебургское городское право, на Кавказе и в Азии жизнь управлялась местными законами…

Культурная отсталость России? Чушь! — заявляет в своих трудах Лихачев. Грамотность в ней была выше средних показателей по Европе, о чем говорят новгородские берестяные грамоты, писанные простыми ремесленниками… Главная идея всех трудов Лихачева — существование Русского предвозрождения — идея, увы, не принятая многими, в том числе и его коллегами: скептицизм у нас больше почитается в научном, и не только в научном мире, чем энтузиазм.