Издалека - Константин Бояндин

Флосс издал звук, равнозначный человеческому фырканью.

— Попроси её об этом сам, — посоветовал он ироническим голосом. — Меня удивляет, что ты так спокойно воспринял этот подарок. Прежде никто из…

— Верю, верю, — прервал его Унэн. — Верю. Но… не слишком ли много внимания моей скромной персоне? Впрочем, пусть будет так. Просто теперь я всё время буду чувствовать себя в долгу.

Флосс встопорщил перья и отвернулся. Его этот разговор явно не забавлял.

— Итак, — проворчал монах, расстилая на Плите свой листок — так, как он лежал в тот вечер (если Унэн ничего не перепутал). — Теперь мне нужна карта всего Ралиона. Что посоветуешь, Шассим?

— Попроси об этом Плиту, — было ответом и флосс, неожиданно снявшись с его спины, быстро и бесшумно исчез в чёрном безоблачном небе.

Вот те раз! Обиделся он, что ли?

Долго монах раздумывать не стал. Вполне возможно, что Таменхи сейчас где–то поблизости, а встреча с ним нежелательна.

— Покажи мне карту Ралиона, — приказал монах, опуская обе ладони на прохладную выщербленную поверхность, и Плита осветилась изнутри.

Вокруг царила непроницаемая мгла.

Вначале была пустота; но пустота неоднородная. Иногда она была неосязаемой и неощутимой; иногда, казалось, за ней скрывается нечто вещественное. Впрочем, «казалось» — не самое удачное слово. Некому было испытывать какие–либо ощущения, хотя кто–то, несомненно, находился в центре этой пустоты.

Первым родилось ощущение времени.

То, что каждый следующий миг чем–то отличается от предыдущего; то, что можно отличить миг грядущий от мига текущего.

Затем пришло ощущение безбрежного пространства; пространства без конца и без начала; столь невообразимо огромного, что вечности не хватило бы на то, чтобы пересечь его.

Затем проснулись органы чувств. Ничего хорошего это не принесло; вокруг не было луча света, который можно увидеть; звука, который можно услышать; запаха, который можно почуять. Однако, неожиданно некто, находившийся посреди бесконечности, осознал, что есть верх и есть низ.

А затем пришёл страх.

Страх того, что всю будущую вечность придётся провести в этом пространстве, лишённом чего бы то ни было, не имея возможности ни забыться, ни пошевелиться — потому что у осознавшего себя не было ни рук, ни ног. Во всяком случае, ничто не менялось, когда неизвестный пытался сдвинуться с места.

Или же то место, куда он двигался, ничем не отличалось от того места, откуда он начал движение. Страх затопил всё существо. «Не хочу вечности!» — кричало оно. Небытие казалось намного лучше того существования, которое обрушилось на неведомо где стоявшего, но как вернуться в небытие?

Ему показалось, что он побежал. Двигаться было очень трудно; ничто не возвещало о том, что он вообще куда–то движется — да возможно, что так оно и было. Однако прошёл неопределённо долгий период времени, и вселенная изменилось вокруг бегущего.

Где–то рядом была уже не пустота. Вернее, не та пустота. Иная. Проницаемая, конечная, ведущая туда, где нет этой страшной черноты.

«Туда!» — воскликнуло ликующее сознание… но в последний момент что–то остановило его. Посторонняя мысль, грубо ворвавшаяся откуда–то извне, оттеснила прочь скудные ощущения об окружающем мире (настолько скудные, что не нашлось бы слов, чтобы правильно их описать).

«Я — Норруан», упало откуда–то сверху. Ошеломлённое сознание повторило эти бессмысленные слова. «Я». «Норруан». Что значили эти слова? Ровным счётом ничего. Не стоит задумываться над ними — вперёд, туда, где кончается жуткое однообразие!

«Я знаю своё имя», прозвучало вновь. Был ли это чужой голос или же слова — которым ещё не было имени — сами собой возникли в сознании замершего? Трудно сказать; в тот момент некому было думать над этим, а в следующий момент всё изменилось.

Явился свет.

Слабый огонёк, тщедушный и едва тлеющий, загорелся над замершим. Так он понял, что отныне видит. Прямо перед ним обрисовалась гладкая зеркальная поверхность (будет, будет она названа зеркальной, когда придут и останутся нужные слова), а в ней…

В ней отражалось чьё–то лицо.

Долго, очень долго замерший смотрел вглубь зыбкого образа.

«Это я», осело в сознании.

«Я — Норруан», вспомнил замерший.

«Я знаю своё имя».

Сразу это случилось или нет, но всё вокруг вспыхнуло ослепительно ярким светом, а замерший осознал то, что только что произнёс.

А осознав, свалился наземь и бессильно сжал кулаки.

Потому что вместе с именем пришла и память.

Унэн отчасти ожидал очередного катаклизма; слова какого–то мага о том, что неприятности следуют за ним, Унэном, по пятам, порой оказывались поразительно верными. Порой, естественно; Унэн никогда не лез очертя голову в самую гущу событий… ну, так скажем, как правило, не лез.

Поскольку его шестое чувство — а оно было одним из немногих вещей, которым монах доверял безоговорочно — так вот, оно никогда ещё не подводило. В конечном счёте.

Порой, конечно, земля горела под ногами (в прямом и переносном смыслах), но удавалось уйти, не подпалив хвоста (и монах чрезвычайно гордился тем, что до сих пор успешно скрывал его наличие от всего Ралиона)…

Катаклизма не случилось.

Поверхность плиты мягко засветилась и на ней проступила чёткая, на первый взгляд рельефная карта Ралиона. Монах даже прикоснулся пальцем к очертаниям горного массива, чтобы проверить, иллюзия ли это.

Иллюзия. Но изображение плавно сместилось и точка, к которой он прикоснулся, оказалась в центре плиты. Монах удивлённо поднял брови… и понял, что Плита намного «умнее», чем говорил Таменхи.

Интересно, а Шассим откуда это знает? Хотя, если он может в любой момент увидеть картины, записанные его сородичами… Надо же, какое трудолюбие. Тысячи лет флоссы летают по всему свету, запечатлевают картины происходящего, взамен не получая ничего, кроме неприятностей.

Так, где там у нас карта…

Унэн извлёк рисунок и озадаченно посмотрел на несколько цветных пятен. Ну и как прикажете это понимать?

Надо рассуждать логически. Пятна, несомненно, имеют отношение к людям, так или иначе вовлечённым в предполагаемую тайную войну, которую официально сдавшийся Лерей ведёт теперь иными средствами. Нет, тут трудно что бы то ни было предполагать. Унэн не знает всех тех, кто явно или тайно занимается розысками подпольно готовящейся армии. Ходят, правда, слухи, что маги Девятки намерены вызвать помощника из иной реальности… но мало ли что говорят! Люди обожают театр, таинственность — грозные силы, подвластные лишь избранным, и прочую ерунду.