Колыма - Том Роб Смит

Малыш атаковал. Фраерша легко уклонилась от его клинка, перехватила его запястье и ударила мальчика в лицо. Он упал на землю, а нож оказался у нее в руке. Она остановилась над ним:

— Ты очень меня разочаровал.

Дверь открылась, и Лев обернулся на звук. Первым вошел Малыш, за ним — Зоя, к шее которой был приставлен нож. Фраерша убрала клинок и втолкнула девочку в комнату.

— На вашем месте я бы не слишком радовалась. Я поймала их, когда они собирались удрать вдвоем, даже не сказав вам на радостях последнее «прощай».

Раиса шагнула вперед.

— Что бы ты ни говорила, это не изменит нашего отношения к Зое.

Фраерша парировала с насмешливой искренностью:

— Похоже, это действительно правда. Что бы Зоя ни вытворяла, даже когда держала нож над вашей кроватью, даже когда убежала, притворившись мертвой, вы по-прежнему верите, что когда-нибудь она полюбит вас. Вас обуял сентиментальный романтизм. Но ты права: мне больше нечего сказать. Впрочем, я хочу добавить кое-что, что может изменить твое отношение к Малышу.

Она выдержала точно рассчитанную паузу.

— Раиса, он — твой сын.

Тот же день

Лев ждал, что Раиса попросту рассмеется Фраерше в лицо. Во время Великой Отечественной войны она родила сына, но тот умер. Когда же Раиса все-таки заговорила, голос ее прозвучал едва слышным шепотом:

— Мой сын мертв.

Фраерша повернулась ко Льву, самодовольная обладательница чужих тайн, и заговорила, размахивая в такт ножом:

— Раиса родила мальчика. Он был зачат во время войны, когда солдат вознаграждали за то, что они рискуют своими жизнями, позволяя им брать то, что им хочется. Вот они и взяли ее, причем неоднократно, произведя на свет внебрачного сына Советской Армии.

Раиса ответила невыразительным и едва слышным голосом, но он не дрогнул и не сорвался:

— Мне все равно, кто оказался его отцом. Ребенок был моим. Клянусь, я любила бы его всем сердцем, несмотря на то что он был зачат самым чудовищным образом.

— Если не считать того, что ты оставила своего ребенка в детском доме.

— Я была больна и не имела крыши над головой. Не имела вообще ничего. Я была не в состоянии прокормить даже себя.

Раиса избегала смотреть Малышу в глаза. Фраерша же с отвращением покачала головой.

— Я никогда бы не отдала своего ребенка, в каких бы отчаянных жизненных обстоятельствах ни оказалась. Им пришлось отнять у меня сына, пока я спала.

Казалось, силы оставили Раису, и у нее не было желания оправдываться.

— Я дала себе клятву вернуться. Как только я окрепну, как только закончится война и как только у меня появится свой дом.

— Когда ты вернулась в приют, тебе сообщили, что твой сын умер. И ты, как дурочка, поверила. Тиф, сказали тебе?

— Да.

— Поскольку у меня есть некоторый опыт в обращении с детскими домами, я знала, что тамошнее руководство никогда не говорит правду, и потому решила перепроверить их историю. Эпидемия тифа действительно погубила очень многих детей. Однако многие и спаслись, сбежав оттуда. Этих беглецов сочли мертвыми и записали соответственно. Дети, сбежавшие из детских домов, часто становятся карманниками на вокзалах.

Слушая, как его прошлое рушится на глазах, Малыш впервые открыл рот.

— Значит, когда я украл у тебя деньги, тогда, на вокзале…

Фраерша кивнула.

— Я искала тебя. Я хотела, чтобы ты поверил, будто мы встретились случайно. Я планировала использовать тебя, чтобы отомстить женщине, полюбившей мужчину, которого я ненавидела. Однако со временем я привязалась к тебе и стала относиться как к сыну. Мне пришлось изменить свои планы. Я решила оставить тебя при себе. Точно так же я привязалась и к Зое, тоже решив, что она станет моей. Но вы оба сегодня наплевали на мою любовь. При первой же провокации ты бросился на меня с ножом. А правда состоит в том, что, откажись ты поднять на меня руку, я отпустила бы вас обоих на все четыре стороны.

Фраерша направилась к выходу, но в дверях остановилась и обратилась ко Льву:

— Ты всегда хотел иметь семью, Лев. Что ж, теперь она у тебя есть. Радуйся, если сможешь. Жизнь отомстила тебе куда более жестоко, чем смогла бы я.

Тот же день

Раиса повернулась лицом к остальным. Перед ней стоял Малыш, руки и грудь которого покрывали татуировки. Он отчаянно старался сохранить невозмутимость, опасаясь как равнодушия, так и отрицания с ее стороны. Первой заговорила Зоя:

— Даже если он — твой сын, это не имеет никакого значения. Потому что на самом деле это не так, он больше не твой сын, потому что ты отказалась от него, а это значит, что ты перестала быть его матерью. И я не твоя дочь. Нам больше не о чем говорить. Мы — не одна семья и никогда не были ею.

Малыш коснулся ее руки. Зоя истолковала его жест как упрек.

— Но она — не твоя мать. — Девочка готова была расплакаться. — Мы все еще можем убежать отсюда.

Малыш кивнул.

— Ничего не изменилось.

— Обещаешь?

— Обещаю.

Малыш шагнул к Раисе, упрямо глядя себе под ноги.

— Мне все равно. Но я хочу знать правду.

Он вел себя совершенно по-детски, старательно делая вид, будто ее ответ не имеет для него никакого значения. Не дожидаясь, пока Раиса заговорит, он добавил:

— В детском доме меня сначала называли Феликсом. Но потом мне придумали эту кличку. Они давали новые имена всем, чтобы легче было их запоминать. Так что своего настоящего имени я не знаю. — Малыш принялся загибать пальцы. — Мне четырнадцать лет. Или тринадцать. Я не знаю, когда родился. Ладно, так я ваш сын или нет?

Раиса спросила:

— Что ты помнишь о своем детском доме?

— Там во дворе росло дерево. Мы играли под ним. Детский дом находился неподалеку от Ленинграда, но не в городе, а в деревне. Это — то самое место, с деревом во дворе? Это туда вы отдали своего сына?

Раиса ответила:

— Да. — Она подошла к Малышу. — Что тебе рассказывали в детском доме о твоих родителях?

— Что они умерли. Вы всегда были для меня мертвой.

Зоя решительно заключила:

— Здесь не о чем больше говорить.

Она взяла Малыша за руку, отвела его в угол и усадила. Раиса со Львом остались стоять у окна. Лев не спешил задавать вопросы. Он ждал, чтобы Раиса обдумала все и заговорила первой. Наконец она прошептала, отвернувшись так, чтобы Малыш не видел ее лица:

— Лев, я отдала своего ребенка. Это самый большой грех из всех, какие я совершила в своей жизни. Я никогда не рассказывала об этом тебе. И никому другому не рассказывала. Мне не хотелось говорить об этом, хотя я вспоминаю о том, что случилось, почти каждый день.

Лев помолчал, затем спросил:

— А Малыш?..

Раиса заговорила еле слышным шепотом.

— Фраерша сказала правду. Там действительно случилась эпидемия тифа. Многие дети умерли. Но, когда я вернулась в детский дом, мой сын был еще жив. Однако он умирал и уже не узнавал меня. Он не знал, кто я такая, но я все равно оставалась рядом с ним до тех пор, пока он не умер. Я говорила тебе правду. Я своими руками похоронила его, Лев. Малыш — не мой сын.

Раиса обхватила себя руками, словно ей стало зябко, и погрузилась в воспоминания. Перебирая череду минувших событий, она принялась рассуждать вслух:

— Должно быть, Фраерша приезжала в детский дом в поисках моего сына в 1953 или 1954 году, сразу после своего освобождения. Сохранившиеся записи наверняка пребывали в беспорядке, так что она никак не могла узнать, что на самом деле сталось с моим сыном. Она и не подозревала, что я была рядом с ним, когда он умирал. Она нашла другого ребенка, почти ровесника: не исключено, что она уже тогда собиралась использовать его против меня. Хотя она могла действительно полюбить Малыша. А может, не стала прибегать к этому трюку, опасаясь, что я ей не поверю.

— Значит, это может быть не более чем отчаянная попытка причинить боль нам?

— И ему.

Лев ненадолго задумался.

— Тогда почему не сказать Малышу правду? Ведь Фраерша и с ним играет в кошки-мышки.

— И как ты себе это представляешь? А вдруг он примет мои слова близко к сердцу? Вдруг он решит, что я отказываюсь от него во второй раз и лишь выдумываю несуществующие причины, по которым он не может быть моим сыном? Лев, если он хочет, чтобы я полюбила его, если он ищет мать…

Со свойственным ей черным юмором Фраерша велела подать им одну, зато огромную тарелку с горячим гуляшом. Им ничего не оставалось, кроме как усесться вокруг нее, подобрав ноги, и есть вместе. Поначалу Зоя отказалась присоединиться к остальным и села в сторонке. Однако гуляш быстро остывал, а поскольку есть его можно было только горячим, ей пришлось поневоле придвинуться ближе, и она присоединилась к общей трапезе под стук вилок, которыми они жадно цепляли куски мяса и овощей. Малыш заметил: