Верь мне - Елена Тодорова

мать? Хватит ли у него этой воли? Как будет жить с этим дальше?

Пишу сообщение, что еду к нему, только для того, чтобы поставить в известность и застать дома. На самом деле именно в этот момент полна решимости достучаться, даже если слушать не захочет.

Георгиев встречает нас исключительно холодно. Нет возможности понять, направлена эта реакция только на Полторацкого, или все же и на меня тоже.

После того, что я ему сказала про слив информации – неудивительно. Но все еще больно.

Нет сил хоть что-нибудь выдавить. И я… Просто протягиваю Саше злополучную флешку. Он не сразу, но принимает. Вопросов не задает. Смотрит на меня. Постепенно этот взгляд становится обреченным. Я видела подобный лишь раз, когда мы почти восемь месяцев назад в этой же гостиной прощались.

Сердце щемит дико. Грозит то ли остановиться, то ли и вовсе разорваться.

– Поговори с Тимофеем Илларионовичем, Саш, – шепчу, наконец. – Это моя последняя просьба.

Все… Все. Я ее использовала.

Георгиев и бровью не ведет. Продолжает смотреть на меня. Да так, что кажется, разворашивает все: воспоминания, эмоции, чувства, душу…

Балконная дверь отъезжает, и в гостиную вместе с Шатохиным и Фильфиневичем врывается шум. Я машинально сосредотачиваю взгляд на них и замечаю, что оба сейчас выглядят удивленными.

– Побудь в спальне пока, – распоряжается Георгиев сухо, до хрипоты.

– Зачем? – рискую спросить, не замечая того, что собственный голос дрожит.

Он приподнимает одну бровь и смотрит так, будто ответ очевиден.

Наверное. Для всех, кроме меня.

– Не хочу, чтобы ты присутствовала при этом разговоре, – поясняет, не меняя интонаций.

Я киваю и, больше не задавая дурацких вопросов, иду в спальню. Едва закрываю дверь и поднимаю взгляд, накрывают эмоции.

Я забываю о том, что через стенку ведется важный разговор… Что Саша, должно быть, просматривает флешку… Что они о чем-то договариваются и, дай Бог, прорабатывают новый план…

Все, что я вижу – наш с Георгиевым мир. Все, что слышу – многослойные диалоги, которые велись между нами здесь. Все, что чувствую – любовь и тоску.

Ураган внутри такой сильный, что на ногах устоять невозможно. И я, честно, не знаю, что бы со мной было, если бы в этот момент дверь не открылась, и Шатохин своим появлением не нарушил сгустившуюся перед взрывом ауру.

– Держи. Это тебе, – протягивает стакан с какой-то непонятной темно-оранжевой жидкостью.

– Шутишь? – выдыхаю глухо, ощущая, как в уголках глаз скапливаются слезы. – Меня сейчас стошнит.

– Не стошнит. Это лекарство от всех бед. Полегчает, отвечаю.

– Дань… У меня все нутро наружу, а ты со своими напитками… Я и глотнуть не в силах…

– Прокурор велел, – приводит как аргумент. – Баш на баш. Он трет с дедом. Ты успокаиваешься.

– Угу… Успокаиваюсь…

Хмыкаю и зачем-то беру из Даниных рук стакан. Подношу к носу и тут же морщусь.

– Бр-р… Здесь что, яйцо?

– Ты не нюхай, а пей. Залпом.

Вишня, алкоголь и лишь отдаленно – желток… Такое послевкусие я разбираю, когда отдаю Шатохину пустой стакан. В голове вмиг шумно становится. Работа большинства систем замедляется. Даже сердце, в какой-то момент набрав скорость, вдруг без моего на то влияния начинает притормаживать и как будто бы засыпать.

Даня ничего не говорит. Да и я тоже.

Иду к кровати и присаживаюсь, чтобы дать себе собраться с силами. Но буквально через пару секунд я уже заваливаюсь на подушку, подтягиваю ноги и закрываю глаза. Последнее, что осознаю – ­ кто-то меня укрывает.

А следующей вспышкой осознания, долгое время спустя, являются знакомые объятия. Самые любимые, самые родные и самые надежные.

– Тяжело принять, что ты с ними, – доносится до меня сквозь сон.

– Что? – шепчу, не открывая глаз.

Веки свинцовые, а тело как будто утратило подвижность. Сашино чувствую куда более остро. Даже если бы он не говорил, я знаю… Знаю, что это он.

– Тяжело принять, что ты больше не в моей команде.

– Неправда… Я всегда с тобой… До смерти…

– После.

Этот ответ как пароль, после которого работа моих внутренних систем нормализуется. Я не осознаю, что неправильно считываю этот код. И снова проваливаюсь в сон.

34

Я здесь. Я в твоей команде.

© Соня Богданова

– Георгиев Александр Игнатьевич, берете ли вы в жены Машталер Владиславу Владимировну?

– Да. Беру.

Четко. Без пауз. Сухо. Без каких-либо сомнений.

В этот момент мне до безумия сильно хочется забыть русский и перестать понимать слова. А иначе ответ, который Саша дает, стоя с другой перед регистратором брака, не сотрется из моей памяти никогда.

«Давай поженимся…»

«Я люблю тебя…»

«До смерти, малыш…»

«Ты будешь Георгиевой…»

Каждая из этих фраз, как раскат грома и вспышка молнии, раздирающие и поджигающие своей мощью мне душу.

«Верь мне…»

«Верь мне…»

«Верь мне!»

Это невозможно. Нереально трудно! Кажется, что все теряет смысл. Резко. В один миг обесцениваются слова и действия. Все, что у нас было.

Я просто не могу… Не могу это пережить!

Вдох. Выдох.

Господи… Только бы не заплакать…

Чудесный закат солнца. Беспокойное темное море. Огромная шикарная яхта. Потрясающее оформление палубы. Прекрасная музыка. Феерическое шоу, стартующее сразу после провозглашения образования новой семьи.

Он не целует ее.

Обмен кольцами. Рукопожатие. Сдержанные объятия. На этом все.

Он не целует ее.

Боже… Это уже неважно! Но я отчего-то испытываю толику облегчения, позволяющую разомкнуть губы и сделать такой необходимый сейчас вдох.

Другая стала Георгиевой… Другая. Не я.

Господи…

Мой Сашка женился на Владе Машталер. Он на ней женился!

В пульсирующем шуме хаоса в моей голове это единственная мысль, которую я могу слышать.

Это болезненный крик. Это истерический вой. Это оглушающий реквием.

Довольный хохот Владимира Машталера подобен смеху самого дьявола. Он разбивает тошнотворную светскую мелодию и идеальным образом дополняет адскую какофонию звуков моего самого жуткого кошмара. Похлопывая новоиспеченного зятя по спине, Машталер совершает неуклюжую попытку того обнять. Но Саша не поддается, оставаясь стоять прямо, даже не смотрит на тестя. А смотрит… Натыкается взглядом на меня. Растерянность и панику молниеносно сменяет ярость. Сдвигая брови и стискивая челюсти, прожигает меня убийственным взглядом. Если бы не знала его, решила бы, что он реально готов меня уничтожить.

Да, я не должна быть здесь. Георгиев не готов к такому.

Но я не могу сейчас беспокоиться о его чувствах. У