Небо над бездной - Полина Дашкова

— Вот что это? Что? Можете мне объяснить?

Дзержинский держал в руках предмет цилиндрической формы, отдаленно напоминающий кастрюлю среднего размера. В алюминиевые стенки были вделаны какие-то трубочки, проводки, краники.

— Насколько я понимаю, это шлем для чтения мыслей на расстоянии, — спокойно объяснил Бокий, — разве товарищ Гречко не приложил подробную инструкцию?

— Какую инструкцию? — Дзержинский поморщился. — Доносов страниц сто мне передали от вашего оракула вместе с этим агрегатом.

— Видимо, в качестве иллюстрации работы прибора, — тихо заметил Валя Редькин, — оракул хочет показать, как ему удается читать самые сокровенные мысли.

Дзержинский постучал ногтем по стенке агрегата, покрутил трубочки, краники, подергал проводки, тяжело вздохнул, узкими, красными от бессонницы глазами оглядел присутствующих.

— Сокровенные мысли. Валя, на вас, между прочим, тоже донос и на вас, Глеб. На весь спецотдел скопом, на каждого сотрудника в отдельности. Кстати, и на меня тут донос, даже два. О чем он думал, оракул ваш, когда отправлял мне это хозяйство?

Дзержинский поставил прибор на толстую картонную папку и подтолкнул через стол Бокию.

— Феликс, вы что, всю ночь читали? — спросил Бокий.

— Пролистал, надеялся найти хоть что-то дельное. Разумеется, не всю ночь, однако часа три убил.

— Лучше бы вы эти три часа поспали, — сказал Михаил Владимирович, — вы плохо выглядите.

— Отосплюсь на том свете, — мрачно проворчал Дзержинский. — На вас, Михаил Владимирович, тут тоже доносы имеются, на всю вашу семью, включая старую няньку и маленького внука. Но самые интересные, пылкие, можно сказать, высокохудожественные доносы на вашу дочь.

— Татьяна Михайловна — постоянная мишень для доносчиков, пишут, пишут на нее, все, кому не лень, — тихо, как бы размышляя вслух, заметил Бокий.

— Кому не лень, — усмехнулся Дзержинский, — на жену генерала Данилова грех не настрочить доносец.

— Феликс Эдмундович, они с восемнадцатого года не виделись и вестей никаких, — быстро произнес профессор, — а что, разве Павел стал генералом?

— О вашем зяте мы лучше говорить не будем! — Дзержинский раздраженно повысил голос и шлепнул ладонью по столу. — И сделайте милость, предупредите дочь, чтобы мнение свое о советской власти держала при себе, не болтала глупостей в университете, в госпитале!

— Феликс Эдмундович, я не понимаю, о чем речь, — ошеломленно пробормотал профессор. — Таня учится, работает, ей просто некогда болтать, и к новой власти она относится вполне лояльно, поверьте.

Железный Феликс повернулся к нему всем корпусом, тяжело уставился больными, красными, но чрезвычайно зоркими глазами.

— Михаил Владимирович, я очень надеюсь, что вы меня услышали. Мне бы не хотелось, чтобы разговор о вашей дочери возник опять в этом кабинете.

— Да, в самом деле, при чем тут Татьяна Михайловна? — воскликнул Валя. — В этом кабинете о ней совершенно не нужно говорить. Мы об оракуле беседовали, вот о нем давайте, о нем тут самое место!

— Да, оракул, — Дзержинский сдвинул белесые брови и постучал пальцами по столешнице, — с ним надо что-то решать. Это вопрос прежде всего к вам, Глеб. Он ваш протеже, вы за него отвечаете. В восемнадцатом он был хорош, когда читал лекции балтийским матросам о Шамбале, древней стране вечного коммунистического рая. Он увлекал их красивыми сказками, и это работало лучше любой политической агитации. Но теперь у нас двадцать второй. Оракул портит кастрюли и строчит доносы.

— А почему надо обязательно что-то решать? — Валя пожал плечами. — Не тратьте на него ваше драгоценное время, верните ему агрегат, не читайте всякой белиберды.

Дзержинский закурил, щурясь от дыма, взглянул на Валю.

— Не читать белиберды? А знаете, Валентин, тут, в этих бумагах, довольно большой процент правды. О вас, например, написано, что вы ни за что, никогда не согласитесь помогать нам. И вы действительно отказались. Ведь так, товарищ Редькин? Отказались?

— Разумеется, потому что это гадость, мерзость, любой порядочный человек на моем месте… — быстро, сквозь зубы, пробормотал Валя, и уши его запылали.

Михаил Владимирович громко закашлялся и под столом наступил ему на ногу. Бокий встал, как бы нечаянно грохнув стулом, и принялся насвистывать «Интернационал». Но Дзержинский все-таки услышал Валю, лицо его окаменело, глаза блеснули, он тихо и вежливо спросил:

— Как прикажете вас понимать, товарищ Редькин? В прошлый раз вы сослались на скверное самочувствие, а теперь вот выясняется, что это ваша принципиальная позиция? То есть наша работа, помощь нам для вас гадость? Мерзость?

— Феликс Эдмундович, позвольте, я объясню, — произнес профессор и еще раз наступил Вале на ногу. — Суть вашей просьбы заключается в том, чтобы Валентин участвовал в допросах подозреваемых, верно?

— Вам это откуда известно?

— Ниоткуда, — профессор пожал плечами, — догадаться несложно. Феликс Эдмундович, пожалуйста, выслушайте меня спокойно, без гнева. У Валентина уникальный дар. Тратить его на допросы все равно что забивать гвозди микроскопом. Во время каждого сеанса гипноза он теряет страшно много сил, он буквально тает, у него язык заплетается, никакой принципиальной позиции нет, Валя очень ослаб, у него расшатаны нервы, вы сами видите.

— Мы обеспечим ему усиленное питание и максимальный бытовой комфорт.

— Это, конечно, замечательно и в любом случае не помешает, но, боюсь, энергию, которую теряет Валя во время сеансов гипноза, компенсировать сливочным маслом невозможно. Да и не получится у него допрашивать. Ваши подозреваемые просто уснут, а заодно и следователи, и охрана.

— Неужели? Прямо вот так все сразу уснут? Вы же не засыпаете за операционным столом, когда Редькин вводит больного в летаргию, а, профессор?

— Я нет. А вот сестры, фельдшеры иногда клюют носами. Но дело даже не в этом. Феликс Эдмундович, вы представьте реальную ситуацию. Человека срочно надо оперировать. Наркоз давать нельзя. Слабое сердце, проблемы с легкими, с кровяным давлением. Единственный способ спасти жизнь — ввести больного в летаргию с помощью гипноза. Гипнотизеров полно, выступают на эстраде, предлагают свои услуги, пригласите их, они помогут допрашивать. Но доверить жизнь можно не каждому. Я бы свою или вот вашу, например, или жизнь Глеба Ивановича доверил бы только Вале Редькину.

Дзержинский скривился.

— Вот, пожалуйста, не надо делать из меня безмозглого дикаря! Я прекрасно знаю, что с Редькиным никто не сравнится, что дар его уникален. Если бы я в этом сомневался, Редькин уже давно был бы арестован. Я не собираюсь превращать его в машину для допросов и, как вы изволили выразиться, забивать гвозди микроскопом. Его помощь нужна в исключительных случаях.