Мир «Искателя», 1998 № 03 - Борис Воробьев

Минуты через две я услышал какие-то звуки, затем дверь открылась. Без униформы сиделка Гэрни выглядела гораздо интереснее. Она была в домашнем халате, достававшем ей до щиколоток и расходившемся от коленей вниз. Ноги у нее были голые.

— Ба, привет! — сказала она. — Хочешь зайти ко мне?

— С удовольствием.

Она отступила в сторонку.

— Как ты узнал мой адрес? — спросила она, проводя меня в небольшую гостиную. — Это для меня сюрприз.

— Правда? — сказал я, бросая шляпу на стул. — Ты выглядишь сногсшибательно.

Она хихикнула.

— Я случайно выглянула из окна и увидела тебя. Так что у меня было время привести себя в порядок. Как ты узнал, что я здесь живу?

— Позвонил в Ассоциацию медсестер. Ты собиралась лечь спать?

— Угу, только ты не должен из-за этого уходить.

— Ты ложись, а я посижу рядом, и мы с тобой подержимся за руки.

Она покачала головой.

— Это слишком скучно. Давай выпьем. Ты пришел по какому-то делу или это просто светский визит?

Я опустился в кресло.

— Пятьдесят на пятьдесят, хотя и с некоторым преобладанием светской стороны. Только не проси меня приготовить напитки. Я несколько не в форме. Прошлой ночью не удалось как следует поспать.

— Кого ж это ты выводил в город?

— Какое там. — Я благодарно потянулся за предложенным «хайболом» и поднял его за ее здоровье.

Она подошла и плюхнулась на диван. Халат у нее задрался и, прежде чем она его поправила, глаза мои полезли из орбит.

— А ты знаешь, я и думать не думала, что снова увижу тебя, — сказала она, положив подбородок на ободок бокала с виски со льдом. — Я думала, ты один из этих заезжих гастролеров — побаловались, и до свидания.

— Я?! Побаловались — и до свидания?! О нет, ты глубоко ошибаешься. Наоборот, я из тех, от кого трудно избавиться.

— Ну еще бы: пока ведь я в новинку, — с некоторой горечью сказала она. — Как напиток, в порядке?

— Отменный. — Я вытянул ноги и зевнул. Я до того размяк, что мне хотелось забраться поглубже в какую-нибудь нору и спрятаться там. — Сколько ты еще собираешься ходить за этой девицей Кросби?

Я подбросил это небрежно, но она тут же кинула на меня резкий удивленный взгляд.

— Сиделки никогда не говорят о своих больных, — чопорно ответила она и отпила немного из своего бокала.

— Если только у них нет для этого основательной причины, — заметил я. — Нет, серьезно, ты не хотела бы поменять работу? Я мог бы тебе помочь.

— Еще как бы хотела! Моя теперешняя работа мне страшно надоела. Да и как называть ее работой, если мне совершенно нечего делать.

— Ну да, оставь. Что-то же приходится делать.

Она покачала головой, хотела что-то сказать, потом передумала.

Я ждал.

— А что у тебя-то за работа? — спросила она. — Ты хочешь, чтобы тебя понянчили?

— Для меня бы не было ничего приятнее. Нет, речь не обо мне. Об одном моем друге. У него легочная недостаточность, в очень тяжелой форме, и он хочет, чтобы его подбадривала симпатичная сиделка. Денег у него хватает. Я мог бы замолвить за тебя словечко, если хочешь.

Она подумала, нахмурившись, потом покачала головой.

— Ничего не получится. Я-то хотела бы, но есть трудности.

— Какие могут быть трудности? Ассоциация медсестер все устроит.

— Я нанималась не через Ассоциацию.

— Тем проще, разве нет? Если ты свободная…

— Я законтрактована доктором Сэлзером. У него санаторий на бульваре Футхилл. Возможно, ты о нем слышал.

Я кивнул.

— Сэлзер — доктор Морин?

— Да. По крайней мере я так думаю. Он и близко к ней не подходит.

— Тогда кто же его ассистент?

— К ней никто не подходит.

— Странно, не правда ли?

— А тебе не кажется, что ты задаешь слишком много вопросов?

Я улыбнулся ей.

— Просто я любопытный. Неужто она настолько плоха, что ей даже не нужен доктор?

Она посмотрела на меня.

— Между нами говоря, я не знаю. Я ее не видела.

Я резко выпрямился в кресле, расплескав виски.

— Ты ее никогда не видела?! Что ты хочешь этим сказать? Ты же за ней ходишь, разве нет?

— Мне не следует говорить об этом, но это меня очень тревожит, и я должна хоть кому-то рассказать. Обещай мне, что дальше тебя это не пойдет.

— Да кому мне рассказывать? Ты хочешь сказать, Морин Кросби ты и в глаза сроду не видела?

— Совершенно верно. Сиделка Флеминг не пускает меня в комнату больной. Моя работа заключается в том, чтобы отвлекать посетителей, а теперь, когда туда вообще никто не приходит, мне и вовсе нечего делать.

— Чем же ты в таком случае занимаешься? Ночью-то?

— А ничем. Просто сплю в доме. Если звонит телефон, мне полагается отвечать на него, но он никогда не звонит.

— Ты, безусловно, заглядывала в комнату Морин, когда сестры Флеминг нет поблизости?

— Да нет, не заглядывала. Дверь держат запертой. Готова спорить, что ее даже нет в доме.

— А где же в таком случае она могла бы быть? — спросил я, подаваясь вперед и даже не пытаясь скрыть своего возбуждения.

— Если то, что говорит Флеминг, правда, тогда она может быть в санатории.

— А что говорит сестра Флеминг?

— Я же сказала тебе: ее лечат от наркотиков.

— Если она в санатории, тогда зачем же весь этот обман? Почему прямо не сказать, что она там? Зачем приставлять двух сиделок и делать вид, что есть комната больной?

— Братец, если бы я знала, я бы тебе сказала, — ответила сиделка Гэрни и допила свое виски. — Чертовски забавно, но стоит только нам сойтись вместе, как мы начинаем говорить о Морин Кросби.

— Ну, не все же время мы о ней говорим, — сказал я, вставая. — Есть ли какая-нибудь причина, почему ты не можешь уйти от Сэлзера?

— У меня с ним контракт еще на два года. Как же я от него уйду?

Я погладил ее по коленке.

— А что за тип этот Сэлзер? Я слышал, он шарлатан.

Она шлепнула меня по руке.

— Он в полном порядке. Может, он и шарлатан, но люди, которых он лечит, всего лишь страдают ожирением. Он заставляет их голодать, а денежки кладет в карман. Чтобы заниматься этим, не обязательно быть дипломированным врачом.

Моя рука снова легла ей на колено.

— А ты не могла бы узнать, действительно ли Морин в санатории? — спросил я и повел сложный маневр.

Она шлепнула меня по руке, на этот раз сильно.

— Ну вот, опять Морин.

Я потер руку.

— Ты здорово дерешься.

Она хихикнула.

— При такой внешности, как у меня, поневоле научишься драться.

Тут зазвонил дверной звонок: один долгий, пронзительный раскат.