Шпион, пришедший с холода. Война в Зазеркалье (сборник) - Джон ле Карре

Потом он взял такси до отеля, где попросил номер с ванной. Перед ним положили книгу регистрации постояльцев. Он уже приставил перо авторучки к странице, когда заметил примерно десятью строчками выше фамилию Маллаби, разорванную посередине, словно человек, ставивший подпись, не знал, как она правильно пишется. Он пробежал глазами написанное рядом. Адрес: Лондон. Профессия: майор (в отставке). Пункт дальнейшего следования: Лондон. Потешив свое тщеславие, имея возможность присвоить чужую профессию и чужое звание, маленький англичанин по фамилии Тейлор пережил момент своей величайшей славы. Но почему было не назваться полковником? Или даже адмиралом? Почему не приписать себе титул и адрес на Парк-лейн? Даже в своих мечтах Тейлор не мог преодолеть известных границ.

– Коридорный доставит в номер ваш багаж, – сказал сотрудник службы размещения.

– Прошу прощения, – неизвестно за что извинился Эвери и расписался в книге под любопытным взглядом служащего отеля.

Он дал на чай коридорному, но до него не сразу дошло, что он раскошелился больше чем на восемь шиллингов. Потом он запер дверь номера и какое-то время просто сидел на постели. Это была опрятная и тщательно обставленная комната, но безликая и безрадостная. Изнутри на двери объявление на нескольких языках предупреждало, что нельзя оставлять без присмотра ценные вещи, а другое – на прикроватной тумбочке – объясняло, какой финансовой катастрофой грозит завтрак за пределами отеля. На письменном столе лежали журнал для любителей путешествий и Библия в черном переплете. Ванная была маленькая, но безукоризненно чистая, а в стенном шкафу нашлась вешалка для пальто. Он не взял с собой из дома никакой книги, не предполагая, что ему придется коротать здесь время.

Он замерз и проголодался. Решил принять ванну. Наполнил ее и разделся. Уже почти собравшись погрузиться в воду, вспомнил о лежавших в кармане письмах Тейлора. Облачившись в халат, он снова сел на постель и просмотрел их. Одно было из банка по поводу превышения лимита расходов, другое – от матери, третье – от друга и начиналось словами «Дорогой старина Уилф!». Остальные написала женщина. Внезапно письма стали внушать ему страх: они могли служить уликами против него. Они изобличали его ложь. И он решил немедленно их сжечь. В спальне тоже была установлена раковина для умывания. Эвери сложил все письма в нее и чиркнул спичкой. Где-то он читал, что поступать следовало именно так. Нашлась еще членская карточка Тейлора из клуба «Эйлиес». Ее он тоже сжег. Потом пальцами измельчил обугленную бумагу и пустил воду; она быстро наполнила раковину. Затычка в ней не вынималась полностью, а лишь регулировалась с помощью металлического рычажка между кранами. Намокший пепел забился под нее. Сток оказался блокирован.

Эвери принялся лихорадочно искать какой-нибудь инструмент, который смог бы просунуть в зазор между затычкой и раковиной. Попробовал свою авторучку, но она оказалась слишком толстой, и пришлось прибегнуть к пилочке для ногтей. После нескольких упорных попыток ему удалось пропихнуть пепел в сливное отверстие. Вода ушла, оставив на эмалированной поверхности обширное коричневое пятно. Он стал оттирать его сначала руками, а потом щеткой от унитаза, но пятно не поддавалось. Эмаль не так просто было загрязнить. Вероятно, все дело в составе бумаги, которая могла содержать смолы или что-то подобное. Он зашел в ванную и принялся искать какое-нибудь чистящее средство, но без успеха.

Вернувшись в комнату, он тут же почувствовал, что в ней воняет жженой бумагой. Метнувшись к окну, распахнул его настежь. Струя морозного воздуха мгновенно обожгла обнаженные части тела. Он стал плотнее укутываться в халат, затягивая на нем пояс, когда раздался стук в дверь. Парализованный страхом, Эвери смотрел на дверную ручку. Услышав повторный стук, отозвался, и ручка опустилась. Это был сотрудник из службы размещения.

– Мистер Эвери?

– Слушаю вас.

– Извините, но нам нужен ваш паспорт. Для полиции.

– Для полиции? Зачем?

– Это общепринятая процедура.

Эвери спиной загораживал раковину. Шторы нещадно трепал ветер сквозь открытое окно.

– Могу я закрыть окно? – спросил мужчина.

– Мне стало несколько дурно, и потребовался свежий воздух.

Он нашел свой паспорт и отдал его. При этом заметил, как служащий с удивлением разглядывает раковину, грязное пятно и клочья пепла, все еще лепившиеся по сторонам.

Никогда прежде Эвери до такой степени не хотелось как можно быстрее оказаться в Англии.

Ряды домов, тянувшиеся вдоль Вестерн-авеню, напоминали розовые надгробья посреди серого поля. Проступающая старость, воплощенная в архитектурных образах. В самом их однообразии было заключено смирение с неизбежным одряхлением, жизнью без радости и тихим ненасильственным угасанием. Эти дома высасывали души из своих обитателей и меняли их словно по собственной воле, нисколько не меняясь при этом сами. Мебельные фургоны почтительно перемещались от одного к другому подобно катафалкам, тихо увозя почивших и так же незаметно привозя новых жильцов. Время от времени какой-нибудь решительный мужчина мог почувствовать протест, накупить банок с краской, чтобы перекрасить доски фасада, или начинал упорно возделывать садик, но его усилия так же мало изменяли вид дома, как букет цветов – больничную палату, а трава продолжала расти по своей прихоти, как делает она это среди могильных камней.

Холдейн отпустил машину и свернул с главной улицы в сторону Саут-Парк-гарденз – перекрестка в пяти минутах ходьбы от авеню. Школа, почта, четыре магазина и отделение банка. Он слегка горбился при ходьбе, сжимая в худых пальцах ручку черного портфеля. Холдейн неторопливо брел по тротуару. Над крышами домов вдруг выросла колокольня церкви, построенной в современном стиле; часы на ней пробили семь. Бакалея на углу. Новый фасад. Самообслуживание. Он посмотрел на имя владельца: Сметвик. Внутри молодой человек в коричневом рабочем комбинезоне завершал работу над пирамидой из коробок с хлопьями для завтрака. Холдейн постучал по стеклу витрины. Мужчина помотал головой и добавил к пирамиде еще коробку. Холдейн постучал еще раз, уже сильнее. Продавец подошел к двери.

– Мне запрещено продавать товар, – прокричал он, – и не надо здесь стучать! – Потом он заметил портфель. – А, так вы, стало быть, коммивояжер?

Холдейн запустил руку во внутренний карман и приложил что-то к стеклу витрины – карточку в целлофановой обложке, похожую на сезонный проездной билет. Бакалейщик вытаращился на него, а потом медленно повернул ключ в замке.

– Мне нужно переговорить с вами наедине, – сказал Холдейн, входя внутрь.

– Никогда не видел такого удостоверения, – признался торговец с некоторым испугом. – Но, надеюсь, оно в порядке?

– Оно в полном порядке. Служба безопасности проводит расследование. Мы разыскиваем человека по фамилии Лейсер, польского происхождения. Как я понимаю, он здесь работал, но уже давно.

– Вам придется навести справки у моего отца, – сказал бакалейщик. – Я в то время был еще ребенком.

– Понимаю, – сказал Холдейн тоном человека, который не любит детей.

Время близилось к полуночи, когда Эвери позвонил Леклерку. Тот сразу же снял трубку. Эвери вообразил, как он сидит на металлической койке, отбросив в сторону казенное одеяло со складов военно-воздушных сил, с выражением встревоженного ожидания на маленьком живом лице.

– Это Джон, – произнес он осторожно.

– Да, да, я знаю, кто вы такой, – казалось, его разозлило, что Эвери назвался по имени.

– Боюсь, сделка не состоялась. Они не заинтересованы… Ответ негативный. Вам, видимо, лучше уведомить человека, с которым я встречался… Того маленького толстячка… Сообщите ему, что нам не понадобятся услуги его здешнего друга.

– Ясно. Ничего страшного. – Леклерк говорил так, будто ему все было совершенно безразлично.

Эвери не знал, что еще добавить; ничего не приходило в голову. Тем не менее ему отчаянно хотелось продолжить разговор с Леклерком. Он должен был рассказать ему о презрительном отношении к себе Сазерленда и о паспорте, который оказался никуда не годным.

– Люди здесь… Те, с кем я веду переговоры. Они очень озабочены по поводу всей этой сделки.

Эвери ждал ответа. Ему хотелось назвать Леклерка по имени или использовать какое-то обращение, но он не знал какое. «Мистер» в департаменте не употреблялось вообще; старшие офицеры обращались друг к другу по фамилиям, а к младшему персоналу по именам. Не существовало узаконенной формы обращения к начальству. И потому он просто спросил:

– Вы слушаете?

И Леклерк ответил:

– Конечно, я вас слушаю. Кто именно озабочен? Что пошло не так?

Эвери подумал: я мог бы называть его директором, но, наверное, это будет небезопасно.