Кангасейро - Жозе Линс ду Регу

могу уйти один. Если завтра уйдет Жеронимо, то и я с ним, у меня невеста, и я не оставлю ее без опоры в этом мире.

Они помолчали, но через некоторое время Деоклесио сказал:

— Я уже состарился, распевая песни, а у меня даже нет угла, где я бы мог спокойно умереть. Я живу от ярмарки до ярмарки, скитаюсь от фазенды к фазенде, народ слушает мои задушевные песни, а у меня нет даже смены белья. Горькая судьба! Моя мать мне, бывало, говорила: «Сынок, займись чем-нибудь другим». Но я не послушался ее. Я был послушен только голосу, гнавшему меня в мир, и желанию петь людям. Но я скажу тебе: моя гитара утешила меня. Да, это так! Она действительно утешила меня, и говорю это тебе не для того, чтобы ты позавидовал, сам я не завидую ничьему богатству.

— Сеу Деоклесио, а что это рассказывают о старом Монтейро, женившемся на девственнице?

— Не напоминай мне об этом, я до сих пор еще чувствую на губах вкус тех поцелуев. А волосы этой смуглянки, как они благоухали! Но были не только поцелуи. Случилось это много лет тому назад. Тяжко было мне тогда. В Кампина Гранди со мной произошла большая неприятность. Не знаю сам как, но я встретил двух певцов из Тейшеры, и завязался у меня с ними спор. Я был уверен, что легко справлюсь с этими щенками. Но где там! Люди окружили нас, и с самого утра началось состязание. А когда наступил вечер, у меня уже не было сил ворочать языком, а парни все распевали как ни в чем не бывало. Потерпев такое поражение, я печально побрел в Соледад и по дороге остановился в лавке. Там какой-то человек предложил мне: «Певец, у меня в доме большой праздник, и я хотел бы, чтобы ваша милость порадовала моих гостей своими песнями». Мне понравилось обращение человека, и я пошел с ним. Не следовало мне идти туда. Там, оказалось, играли свадьбу. Дочь хозяина выходила замуж за какого-то дядю уже в летах. Я запел, и так, будто сам дьявол вошел в мое тело. Я пел лучше, чем пататива в зеленой чаще. И вот, что ты думаешь, эта чертова девчонка — а девчонке было всего восемнадцать лет — стала смотреть на меня и строить мне глазки! Праздник должен был длиться три дня и три ночи. Я все пел. Полюбил я эту девчонку, а бедняжку ждала жизнь с бородатым уродом. Взгляд ее карих глаз, парень, был нежным-нежным, как у горлинки, и мог смягчить даже камень. Я забыл и Кампину Гранди, и щенков из Тейшеры. Все забыл. Спать меня уложили с парнями из Соледада. Девчонки потешались над стариком: «Старый черт богат, владеет фазендой в Сан-Луиза, уже похоронил трех жен». Девушку продали старику. Говорят, что немалую роль тут сыграла сотня бычков. И тут, парень, почувствовал я, как закипело у меня на сердце. Мне хотелось быть сильным, как Апарисио, и порешить этих негодяев. На другой день я уложил свою гитару в мешок и пошел проститься с хозяином дома. Так-то. Я не мог больше оставаться в этом доме ни часа. Девушка слышала, как я прощался. Связал я свой гамак и побрел, понуря голову. Но не успел пройти и сотни шагов, как возле самого берега реки, у зарослей кабрейры, услышал шорох. Обернулся, а там стоит моя красавица. Ах, парень, не могу тебе передать этого. Разве можно рассказать о том, что до сих пор живет в сердце? Девушка отдала мне все. И певец Деоклесио до сих пор чувствует на губах аромат чудоцвета.

Минуту помолчав, он добавил:

— А в такую лунную ночь, как эта, человеку хочется бежать куда-то далеко-далеко и искать что-то, чего, может, вовсе и нет.

Рассказ Деоклесио прервал крик, и вскоре появилась негритянка.

— Сеу Бенто, зайдите к капитану, у него приступ.

И снова в ночной тишине раздался крик громче прежнего. С жуазейро вспорхнули потревоженные птицы.

XV

Деоклесио задержался в Рокейре. Мастер Жеронимо избегал разговоров с ним и даже предупредил Бенто:

— Эти бродячие певцы не заслуживают доверия. Я знал в Брежо некоего Кобриньо, парень неплохо разбирался в стихах, а в конце концов оказался самым обыкновенным вором. Отбывал наказание в тюрьме Марангуапе за ограбление лавки вместе с другим таким же бродягой.

Но Деоклесио не очень заботило недоверие мастера; весь день он проводил в гамаке с гитарой, тихонько напевая и пощипывая струны, подбирая тут же рифмы. А когда наступала ночь, он пел во весь голос свои надрывающие душу сертанежи, печальные кантиги; они смягчали душу Терто и отзывались болью в сердце Бенто.

Капитан после приступа эризипелы, увидев Деоклесио у дверей каморки, знаком подозвал его к себе.

— День добрый, капитан, — приветствовал его певец. — Я задержался немного в вашей фазенде. Надеюсь, что вы не будете в обиде на меня.

Старик посмотрел на Деоклесио и стал вспоминать Инасио да Катингейра:

— Я слышал, что Инасио сочинил стихи о моем сыне, но я сам не знаю его песни. А это случилось в такой же день, как сегодня. Я находился там в комнате, и моя жена Мосинья сказала мне: «Посмотри, Кустодио, кто-то идет по дороге». Несли гамак с покойником. Его бросили там в углу. И я увидел своего сына, истерзанного пулями и кинжалом. Мой сын был мертв, совсем мертв. И мне передали слова Касуса Леутерио. Ах, несчастный сертан! И нет здесь человека, который осилил бы этого негодяя!

— Он появится, капитан.

— Нет, не появится. Даже Апарисио бежал от него.

— Капитан, не сомневайтесь, Апарисио вернется. Это — вопрос времени. Полковник высоко вознесся, но этому придет конец. Я знал доктора Жардима из Гараньуса, все же умер он, скатившись вниз. Настанет день, придет новое правительство и так или иначе сбросит Леутерио.

Капитан молчал. Подошел обернутый в шкуру вола негр, по имени Фелипе. Держа шапку в руке, он обратился к капитану:

— Сеу капитан, я пришел с плохой вестью. Бык из вашей повозки Медалья, что от коровы Бониньи, вчера пал от укуса змеи. Я принесу шкуру, чтобы ваша милость сам убедился.

Старик не слышал слов негра. Деоклесио собрался уходить. Неожиданно капитан обернулся к вакейро и спросил:

— Отчего пал? Я не желаю знать о твоих подлостях, негодник. Убирайся отсюда.

На крик прибежали Бенто и Терто, Фелипе стал спокойно объяснять:

— Понимаете, как все было. Я прихожу к капитану и говорю, а он на