Логика мизогинии - Kate Manne

почве ненависти, о которых они упоминают в своей статье в четырех отдельных случаях, - часто является уловкой для получения "внимания, сочувствия и вмешательства третьих лиц". Жертвы представляют свою "виктимизацию как добродетель", - объявляют они в подзаголовке. Более того, "люди все чаще требуют помощи от других и рекламируют свое угнетение как доказательство того, что они заслуживают уважения и помощи". Таким образом, мы можем назвать эту моральную культуру культурой виктимности, потому что моральный статус жертвы, который в почетных культурах находился в самом низу, поднялся на новую высоту", - объясняют они. Напротив, "публичные жалобы, которые рекламируют или даже преувеличивают собственную виктимизацию и потребность в сочувствии, были бы анафемой для человека чести - это равносильно тому, чтобы показать, что у него вообще нет чести" (2014, 714).

Есть и альтернативная возможность, в свете аргументов, которые я приводил до сих пор в этой книге - в частности, в главах 4 и 6. Может оказаться, что попытка уравнять условия игры, когда речь идет о моральных жертвах, то есть чтобы женщины особенно активно заявляли о себе или "высказывались", отменяет стандартное предположение о том, кому принадлежит место в центре морального внимания. Если предполагается, что женщины должны оказывать сочувственное внимание и моральный фокус доминирующим мужчинам, а не просить об этом от своего имени, то заявления женщин о том, что они стали жертвами, могут быть особенно рельефными и вызывать ревность или зависть. Такие женщины будут восприниматься с точки зрения ревнивых старших братьев и сестер примерно так же, как новорожденный ребенок, борющийся за внимание родителей. (Рассмотрим понятие "новый инфантилизм"). Но в этом случае новый ребенок и родитель - одно и то же: поэтому может возникнуть обида, даже ярость, что фигура, заменяющая родителя, предает свою роль в перевертывании отношений.

Все эти представления проистекают из незаконного чувства собственного достоинства, которое является наследием патриархальных норм и ценностей. Но поскольку они укоренились и глубоко усвоены как мужчинами, так и женщинами, они часто остаются незамеченными. То, что Брэдли и Мэннинг называют культурой чести, может быть просто культурой, в которой - по крайней мере, в современном воображении, наполненном ностальгией по прошлому, которого, возможно, никогда и не было, - заявления о ранении легко предвиделись и поэтому часто не нуждались в явном выражении. Ведь в условиях патриархального порядка доминирующего мужчину часто успокаивала и латала его жена, мать, любовница или другая подобная женская фигура, не требуя от него таких нежных прикосновений. Он получал их от нее автоматически.

Если же вы более или менее открыто заявляете о своей виктимности, есть шанс, что (а) вам автоматически не дадут того, что вам нужно, в смысле сочувствия и возмещения морального ущерба; и (б) вы заявляете, что имеете право на то же самое, причем таким образом, что это будет более ощутимо для тех, кто исторически не считается таким правом, но скорее обязан обеспечить удовлетворение прав других.14

Отсюда следует, что, когда мы чувствуем, что женщина "играет в жертву", "разыгрывает гендерную карту" или излишне драматизирует ситуацию, у нас есть причины быть критичными и сомневаться в своей интуиции ( Schraub 2016 ). То, что она делает, может выделяться не потому, что она претендует на большее, чем ей полагается, а потому, что мы не привыкли, чтобы женщины претендовали на большее в подобных контекстах. От женщин скорее ожидают, что они станут аудиторией для нарративов жертв доминирующих мужчин, обеспечивая моральную заботу, выслушивая, сочувствуя и успокаивая.

Иными словами, одним из благ, которым женщины, как правило, обязаны доминирующим мужчинам, является их моральная собранность и эмоциональная энергия. Это, в свою очередь, может быть тем, на что доминирующие мужчины часто чувствуют чрезмерное право и, возможно, потребность в этом.

Нам также стоит задуматься о том, насколько меньше внимания и моральной озабоченности вызывает жестокое обращение с черными женщинами в Соединенных Штатах по сравнению с массовым лишением свободы, которое белые либералы зачастую неявно концептуализируют как более или менее исключительно проблему черных мужчин. Разумеется, это не означает, что мы преуменьшаем серьезность и масштабы этой несправедливости в отношении чернокожих мужчин. Но, во-первых, следует сказать, что аналогичные формы структурной несправедливости для черных женщин, такие как выселение, иногда получают сравнительно мало внимания в (опять же, белом либеральном) общественном дискурсе, как показал социолог Мэтью Десмонд (2016) . Более того, нечто подобное можно сказать о жестокости полиции по отношению к черным женщинам и черным мужчинам, а также о более высоком уровне лишения свободы среди черных женщин по сравнению с белыми женщинами ( Crenshaw 2012 ). И тот факт, что движение Black Lives Matter было основано тремя черными женщинами, часто остается непризнанным при обсуждении движения белыми либеральными (якобы) сторонниками - что добавляет еще один слой постыдной иронии для людей моего жанра (меня в том числе), с которой им приходится сталкиваться.15

Более того, Кэмпбелл и Мэннинг, похоже, не замечают, что подчеркивание (или, попросту, констатация) своей виктимности зачастую является в лучшем случае неуверенным средством завоевания сочувственного внимания третьих лиц. Более того, сама их статья свидетельствует о враждебности и неприязни, с которыми могут столкнуться те, кто привлекает внимание к своим моральным травмам (см. прим. 2 ). Это тем более справедливо в отношении членов подчиненных групп - особенно женщин, но отнюдь не исключительно.

Рассмотрим опыт Д'Арси Нила, чернокожего гея с церебральным параличом, который не получил помощи в инвалидном кресле, необходимой ему для выхода из самолета после пятичасового перелета из Сан-Франциско в Вашингтон, где он живет. Он неоднократно обращался за помощью к стюардессам, но ему отвечали, что он должен быть терпеливым, что они "просто делают свою работу". Нилу понадобилось воспользоваться туалетом, и ему пришлось ждать в течение всего полета - в самолете не было туалета для инвалидных колясок - и еще сорок пять минут ждать, пока привезут более узкое самолетное кресло-коляску (стандартные кресла-коляски не помещаются в проходе). Наконец, не желая больше ждать, Нил на локтях выполз из самолета, к шоку собравшихся стюардесс. Он забрал свою собственную инвалидную коляску, которая ждала его у самолета, воспользовался туалетом в аэропорту и отправился домой, никому не рассказав о случившемся. Однако об инциденте сообщил один из бортпроводников, обеспокоенный тем, как обошлись с Нилом. Так эта история попала в заголовки новостей.

Нил был идеальной жертвой почти во всех отношениях - он не жаловался сам, поскольку "не хотел поднимать шум". Он сказал, что этот инцидент его "раздражает", "расстраивает" и "злит", но при этом он "привык к нему": в