Воспоминания минувших дней - Гарольд Роббинс

— Счастливо, — Маргарет прикоснулась губами к его щеке. — Старайся поменьше смотреть на женщин. Помни, что у тебя есть я.

— Я люблю тебя.

Остановившись на пороге, Маргарет проводила его взглядом. Дойдя до машины, Дэниэл обернулся и помахал ей рукой.

В гостиной зазвонил телефон. Закрыв дверь, Маргарет сняла трубку.

— Большой Дэн уехал? — спросил, едва поздоровавшись Джек Хейни.

— Только что.

— Тогда я позвоню ему в Детройт.

— А что, какие-то проблемы?

— Вообще-то, нет. Я хотел обсудить с ним некоторые фрагменты соглашения. — Джек замолчал. — Скажите, вы будете завтра дома?

— Да.

— Я позвоню, узнать, как дела. Большой Дэн просил меня присмотреть за вами.

— Да, он мне сказал. — Теперь в нерешительности замолчала Маргарет. — Если вы завтра свободны, то, может, приедете вечером? Поужинаем, посмотрим телевизор. Завтра будут показывать выступление Дэниэла.

— Честно говоря, мне не хотелось бы причинять вам беспокойство.

— Мэми обо всем позаботится, а, кроме того, мне не будет так одиноко.

— Хорошо, — сказал Джек. — Я приеду. Но, если вы передумаете, то, пожалуйста, позвоните.

— Я не передумаю.

— Хорошо, во сколько мне приехать?

— В семь часов вечера. Подходит?

— Подходит. Спасибо.

Положив трубку, Маргарет пошла в спальню, чтобы переодеться. Сняв платье, она взглянула на себя в зеркало. Живот оставался большим, но ей почему-то показалось, что он несколько уменьшился в размерах. Надев ночную рубашку, Маргарет легла и стала думать о завтрашнем дне. Ей было приятно, что Джек согласился приехать. Сначала он хотел отказаться, но, в конечном счете, она была для него женой шефа. А в остальном он всегда вежлив, предупредителен и относится к ней намного лучше остальных, считающих ее проходимкой, соблазнившей Дэниэла и заставившей его жениться.

К черту все, подумала Маргарет, вздыхая, когда ребенок появится на свет, мы покажем им, как они заблуждаются.

Глава 14

Стоя у сцены в переполненном зале, Дэниэл смотрел на собравшихся. Да, транспортники и водители грузовиков не подвели. Людей пришло столько, что в зале еще до начала конференции стало душно, теперь все зависело только от него и от его способности убеждать.

Дэниэл взглянул на тезисы, отпечатанные на небольших карточках, каждая из которых была посвящена определенному вопросу — гарантиям, пенсионным отчислениям, приросту капитала, дополнительным доходам, льготам при оплате и так далее. Особое место занимала последняя карточка, на которой был изложен план выплаты взносов в рассрочку, по два доллара в неделю. Сейчас этот план должен был пройти самое суровое испытание, и от его успеха во многом зависела и судьба самого Дэниэла. Если все кончится хорошо, плодами его победы воспользуются многие, но если его постигнет неудача, виноват окажется он один.

За пятнадцать минут на трибуне сменилось несколько ораторов. Все они говорили о фонде. Последним был председатель одного местного отделения Объединенного профсоюза транспортников.

— А сейчас, — донеслись до Дэниэла его последние слова, — я хочу пригласить на трибуну человека, способного рассказать о благородной идее создания фонда намного больше, чем все мы, человека, которому принадлежит честь ее разработки, человека, чьи заслуги перед рабочим движением неоценимы и известны всей стране. Итак, слово моему другу, председателю Объединенной конфедерации трудящихся Дэниэлу Хаггинсу. Пожалуйста, Большой Дэн!

Дэниэл поднялся на сцену, и они пожали друг другу руки.

— Давай, Большой Дэн, — прошептал оратор. — По-моему, они готовы.

Дэниэл взошел на трибуну, и в зале разразилась буря аплодисментов. Дождавшись, пока шум утихнет, Дэниэл разложил карточки и взглянул на собравшихся. Не менее половины были в спецовках, видимо, пришли сразу после смены. Другие из-за жары сидели в футболках. Все были рабочими. Дэниэл вдруг почувствовал симпатию к этим людям, собравшимся, чтобы услышать его речь. Он был одним из них, частью рабочего класса, его представителем, и каждый из сидевших в зале казался ему родным.

Приближающаяся телекамера вывела его из задумчивости. Он снова посмотрел на тезисы, но вдруг понял, что от него ждут не этого. Рабочим нужна не агитация за идею, а прямой разговор об их жизни, доказательство, что он борется и не теряет надежды победить.

Собрав карточки, Дэниэл показал их собравшимся.

— Друзья! Братья! Вот это конспект речи, с которой я должен был выступить. По плану моя задача заключалась в том, чтобы показать, что может дать фонд, и склонить вас к участию в нем. Но… — Дэниэл замолчал. — Я передумал. Я не буду произносить эту речь. Выступающие до меня уже подробно рассказали обо всех достоинствах фонда. Кроме того, информацию вы можете найти и в розданных вам брошюрах. Поэтому о фонде я говорить не буду, — Дэниэл разжал пальцы, и карточки упали на пол. — Сейчас нет времени. Я хочу поговорить о том, что я считаю намного более важным, о том, что касается каждого из нас, одним словом, о том, как мы живем. Тему своего выступления я бы сформулировал так: Задачи демократии.

Дэниэл остановился и окинул взглядом зал. Собравшиеся внимательно слушали.

— Вы не хуже меня знаете, как живут наши люди. Рождение, работа и, наконец, могила. Так жили рабочие с незапамятных времен, и так живем мы. Но когда-то люди, как и мы сейчас, задумались над своей жизнью, установили принципы демократии и равенства — равенства всех людей, независимо от цвета кожи, равенства возможностей. Сейчас реализация этих принципов является нашей задачей, потому что легче создать идеал, чем его достигнуть. Претворение в жизнь этих великих принципов невозможно без борьбы, и вести эту борьбу нам. Мы — народ этой страны, и нам определять, каким станет ее будущее. Сейчас мы находимся на очередном этапе борьбы. Мы создали профсоюзы и добились заметного улучшения своего положения. Теперь перед нами стоит задача повысить их эффективность и создать новые объединения для помощи тем, кто лишен поддержки. Но, главное, мы должны улучшить не только профсоюзы, а саму жизнь. Мы имеем право на нечто большее, чем тяжелый труд до могилы. Ведь мир, в котором мы живем, принадлежит и нам, поэтому каждый должен оставить в нем свой след.

Дэниэл потянулся за стаканом воды. В зале царило молчание. Сначала ему показалось, что его слова остались непонятыми. Но вот тихо, а потом все громче и громче начали раздаваться аплодисменты. Дэниэл поднял руку, и они стихли.

— Сейчас мы — воины на поле битвы, — продолжал он. — Но наша борьба — в созидании. Только создавая, мы сможем помогать другим.

Аплодисменты раздались снова.

— Наша задача, — заключил Дэниэл, дождавшись тишины, — заботиться о других, как о самих себе.

Он говорил больше часа. Он рассказал о своих юношеских идеалах, о годах отданных борьбе, о планах на будущее. Новый мир, сказал он, люди должны построить сами. Уклоняться от выполнения этой задачи — значит передать свою судьбу в чужие руки, и, если рабочие это сделают, они потеряют все, чего им с таким трудом удалось добиться.

Под восторженные крики Дэниэл сошел с трибуны. По его лицу катились слезы.

— Благодарю вас, — едва слышно произнес он.

Президиум встретил его выступление странным молчанием. Никто не пожал ему руку, никто не похлопал по спине. Люди, которые несколько часов назад заявляли, что эта речь даст фонду полмиллиона долларов, смотрели на него, как на инопланетянина.

По пути в гостиницу Мозес и Ди-Джей не произнесли ни слова. В полном молчании они вышли из машины и поднялись в номер. После конференции должен был состояться банкет для представителей филиалов, и сейчас заканчивались последние приготовления. В гостиной стоял большой бар, а центр комнаты занимал шведский стол, заваленный бутербродами и другими угощениями.

Дэниэл повернулся к Мозесу.

— По-моему, надо распорядиться, чтобы все это убрали. Сегодня вечером улетаю домой. В том, что мы здесь делаем, больше нет никакого смысла.

Мозес кивнул.

— Дэниэл, собирай бумаги. Можешь не смотреть, что где, просто засунь в портфель и неси сюда. Они теперь годятся только для архива.

— Хорошо, отец.

На столе зазвонил телефон, но Дэниэл не обратил на него внимания. Пройдя в спальню и закрыв дверь, он в изнеможении опустился на кровать. Зачем он это сделал? Еще утром он имел отличные шансы добиться своего, и как он их использовал? Неужели он только хотел сказать людям несколько слов, которые они забудут, выйдя из зала? Как можно было поставить идеи над задачами, диктуемыми самой жизнью? Идеи, которые уже давно перестали волновать людей, понимающих только язык денег и власти.

Дверь спальни открылась, и вошел Мозес.