Короля играет свита - Елена Арсеньева

— Очень любопытно, — сказал человек в черной сутане, и в голосе его прозвучал искренний интерес. — В самом деле — очень любопытно! Однако все это к делу не относится, мадам. Меня интересуют только бумаги, украденные у Талызина, и прежде всего — письмо Александра. Отдайте их мне, или…

Она чуть откинула голову назад и мгновение молча смотрела в черные глаза пистолетов.

— А пес с тобой, грязный иезуит, — выдохнула с такой ненавистью, с таким отвращением, что, чудилось, у нее даже рот оскоминой свело. — Стреляй. Только письма этого тебе не видать как своих ушей, понял?

И, спокойно повернувшись спиной к черноризцу, она нарочито высоко, оскорбительно высоко подобрала юбки и снова изготовилась ступить на ступеньку кареты.

Тогда иезуит сунул один пистолет себе под мышку, и, освободив таким образом левую руку, откинул с лица капюшон.

— Я не отец Губер и даже не аббат Флориан, — сказал он по-русски, причем в голосе его звенела усмешка, смысл которой, пожалуй, мог бы понять только один человек из всех собравшихся здесь. — Разве вы меня не узнали, Ольга Александровна? Я князь Каразин, муж вашей подруги Лизоньки. Помните ее? А меня — помните?

Она обернулась, и теперь только одним чувством дышало лицо, движения, все существо ее. Это была ярость.

—Почему вы так затянули маскарад, князь? — спросила она резким, ненавидящим голосом. — Помнится мне, маски должны были снять с последним ударом полуночи!

— Да ведь и вы еще в маске, сударыня, — резонно возразил Каразин, указывая на нее стволом пистолета.

Она сдернула бархатную полумаску и раздраженно отшвырнула в сторону.

Наконец-то Алексей снова увидел это незабываемое лицо.

Да. Она!

— Ну вот, я сняла маску, — раздраженно проговорила Ольга Александровна. — Чего вам угодно?!

— Я уже сказал, сударыня, — чуть поклонился Каразин. — Бумаги генерала и письмо великого князя.

— А вы разве еще не поняли, что меня невозможно испугать? — рассмеялась Ольга Александровна. — Никаких бумаг вы не получите!

— Отдайте их мне, мадам, — настойчиво сказал Каразин. — отдайте — если не из страха и ненависти, то… из любви.

Что-то дрогнуло в этом точеном, неумолимом, прекрасном лице. Глаза с почти молящим, растерянным выражением обратились на человека, простертого на земле.

Из любви?.. — беспомощно пробормотала она.

— Из любви, — повторил Каразин. — Из любви к своему Отечеству, сударыня.

И такая настала вдруг тишина, такое настало молчание… оно горело, оно звенело, оно оглушало! Вот именно, оно было оглушительным, поэтому никто и не услышал шагов внезапно приблизившегося человека. Внезапно раздавшийся голос его заставил всех вздрогнуть:

— Оставьте мою сестру в покое, ваше сиятельство. У нее нет ничего. И бумаги Талызина, и письмо Александра Павловича — все находится у меня.

Это произнес Платон Зубов.

Март 1801 года.

Александра разбудили между полуночью и часом ночи.

Николай Зубов (вестник смены царствований!) появился у него — растрепанный, с лицом странным и страшным, до того он был возбужден, пришел доложить, что все исполнено.

Иногда Александр очень кстати вспоминал, что туговат на ухо. Делая вид, что ничего не слышит и не понимает, он переспросил:

— Что такое исполнено?

В это время появился Пален и приказал сидящей в прихожей камер-фрау великой княгини сообщить Александру Павловичу о приходе первого министра.

Камер-фрау по приказу Александра не ложилась в эту ночь. Он накануне велел немедля будить его “при появлении графа Палена”. О Зубове слова сказано не было, и прилежная немка ничем не помешала ему войти и огорошить Александра невнятным известием.

Елизавета Алексеевна поднялась вместе с мужем. Она накинул на себя капот и подошла к окну. Подняла штору. Ее комнаты были в нижнем этаже и выходили на плацдарм, отделенный от сада каналом, который опоясывал Михайловский дворец.

Ветер к полуночи разошелся, немного очистил небо, и при слабом лунном свете Елизавета различила ряды солдат, окружившие дворец. Слышны были крики “ура”, от которых у этой нежной и несчастливой женщины начинало трепетать сердце. Она, как и все, со дня на день ожидала событий, но сейчас, как и все остальные члены царской семьи, не хотела поверить, что они уже свершились. Елизавета упала на колени перед иконой и принялась молиться, чтобы все, что случилось (что бы это ни было!), оказалось направлено к спасению России и во благо Александру.

В этот миг в комнату ее ворвался муж и рассказал, что произошло.

— Я не чувствую ни себя, ни что делаю, — бессвязно твердил он. — Мне надо как можно скорее уехать из этого места. Пойди к императрице… к моей матушке… попроси ее как можно скорее собраться и ехать в Зимний дворец.

Он всхлипнул, и Елизавета обняла его, как сестра. Только такую любовь муж готов был принять от нее, только такую любовь, похожую на жалость, но она уже смирилась с этим и сейчас мечтала только об одном: утешить его любой ценой. Такими вот — перепуганными, плачущими в объятиях друг друга, похожими на осиротевших детей, — и нашел их спустя несколько минут граф фон дер Пален.

Слова из Знаменитого письма: “…Это опасное чудовище должно быть раздавлено — во имя России, ее будущего, моего будущего, в конце концов. Я не хочу знать, как это будет сделано, однако я умоляю вас это сделать. Отныне я с вами — чем бы ни окончилось сие опасное предприятие. Клянусь как перед богом: или мы будем вместе царствовать, или сложим голову на одном эшафоте!” — вспыхнули перед его внутренним взором. Он подавил холодную усмешку и сказал почтительно:

— Ваше величество… Александр вскочил.

— Нет, — сказал он тихо, но твердо, — я не хочу, я не могу царствовать!

В ту же минуту ему сделалось дурно, он начал падать, и жена едва успела поддержать его.

Послали за лейб-медиком Роджерсоном, который констатировал у государя нервические судороги, а в общем, ничего серьезного. Александр Павлович, по его словам, вполне мог выйти к солдатам.

Но еще долго Палену и Елизавете пришлось ободрять совершенно потерявшегося императора, чтобы он исполнил свой первый долг и показался народу. Наконец он решился.

Какое-то время солдаты Преображенского полка и Александр молчком стояли напротив, недоверчиво и испуганно вглядываясь в лица друг друга, Александру чудилось, что эти люди сейчас закричат:

— Какой он император?! Это самозванец и убийца! Бей его!

Он ощутимо дрожал.

Солдатам казалось, что великий князь сейчас улыбнется и скажет со своим привычным, приветливым выражением:

— Да что вы, господа, это шутка! Напрасно кричал Марин: