Осенние визиты - Сергей Лукьяненко

– Да почему?

– Да потому! Кого ты хотел бы видеть в такой роли?

– Себя.

Скицын замолчал, наклонил голову, разглядывая Визитера.

– Вот оно что… ну извини. Недооценил. Ты такой кошмар придумал, что меня пот прошиб.

– Почему? Ты сам хотел бы стать… стержнем цивилизации? Ее душой?

Степан кивнул:

– Хотел бы. Но не дай Бог. Ни мне, ни тебе.

– Степан, давай чуть конкретнее.

– Да ты что, Ярик… Славик. Рехнулся? Механик наших душ, ты подумай немного! Власть над миром! А в руках – не танки и дебилы в касках, а пружинки, которые двигают нашими поступками! Знаешь, как отразится на миллиардах то, что тебя в детстве не брали играть в футбол, а в юности завалили на экзамене?

– Не знаю!

– И я не знаю. Но все, все что было с тобой – оно не исчезло никуда. Оно где-то там, в тайниках души, куда нормальные люди не заглядывают! И править будет не твоя четко сформулированная и добродетельная мысль, а тот оскал темноты, что у каждого в подсознании! У каждого! От папы римского, до маньяка, приговоренного к расстрелу! Человек – не господь Бог, который безгрешен… впрочем этот вопрос тоже сомнителен, выдумать ад, не греша самому – это еще та проблемка!

– Богохульник.

– Скептик. Ярослав, такой мир стал бы кошмаром.

– Не уверен. Скажем так, были в истории личности, которые становились подобной душой цивилизации. Пусть даже не всей, их ограничивал общая отсталость мира…

– Угу. На Христа сошлись. Общая отсталость… хм. Слава! – Скицын перегнулся через столик, покачал пальцем: – Я в одной статье прекрасный пример вычитал… Помнишь историю про доктора Джекиля и мистера Хайда?

– Ну.

– Что совершил страшный и жуткий Хайд, воплотивший для Стивенсона все мыслимые пороки души человеческой?

– Убил кого-то.

– Да. Убил. А еще пнул ребенка. Тебе не кажется показательным, что хорошему писателю и великолепному фантазеру Стивенсону даже в голову не пришло, что его мерзкий Хайд может ребенка убить? Чем дальше развивается цивилизация, чем выше ее нормальный моральный уровень, со всяческой заботой об экологии, простуженных китах, бездомных кошечках и прочих стареньких бабушках, тем чудовищнее становится противоположный полюс. Допустимое зло. Представимое зло! Да, люди в целом становятся лучше, чище, милосерднее. Но – как расплата за эту принятую всеми мораль, за декларируемые ценности и заповеди, растет темный клубок, прячущийся в душе. Есть у меня коллега, очень хорошая девушка. Как-то мы с ней общались на сходную тему… и я спрашиваю: «За какую сумму ты бы могла убить человека?» Ну, пообсуждали кандидатуру, сошлись на мне самом, как индивидууме приятном и симпатичном. Она меня в миллион долларов оценила. В общем, даже приятно стало, киллеры и за десятую процента этой суммы работают… Потом обсудили вопрос с убийством невинного ребенка. Ну, тут, кажется, она больше бы попросила. Но! Ты понимаешь – все допустимо для современного человека! Все! За самые заурядные баксы, которые она, в общем-то, умеет зарабатывать! Куда до нас инквизиции и гестапо! Им хоть приходилось оправдываться перед собой – это, мол, «еретики», а это – «недочеловеки». Нам же никаких оправданий не надо, только цену назови! Для того, чтобы сделать маленький персональный рай и потешить неудовлетворенные мечты. А если перед тобой не мешок с капустой будет лежать, а власть над миром… Славик! Все станет допустимо! Все! Без ограничений!

Скицын перевел дыхание. Встал, откинул дверцу бара, задумчиво посмотрел на бутылки. Негромко сказал:

– Вот почему я надеюсь, что никто и никогда не даст мне… или тебе… возможности творить добро в мировом масштабе. Счастье для всех… и пусть ни один обиженный не уйдет…

5

Как тихо и хорошо…

Анна держала Марию за руку. Они шли по саду, и никого, никого не было вокруг.

– Мы как две сестры, – сказала Анна. – Правда?

Мария кивнула, рассеянно и задумчиво. Что-то ее угнетало, и Анну ее печаль мучила больше, чем любая своя беда.

– Может быть, мы не будем сегодня… встречаться с ними?

– Нет, – Мария строго посмотрела ей в глаза. – Нельзя уходить от судьбы.

– Хороший день, – жалобно сказала Анна. – Они ведь не здесь встретятся, да?

– Они придут сюда. Посланника Тьмы ранят, он будет убегать. Он уже убегает, а Шедченко идет следом, – Мария остановилась, обняла ее за плечи, привлекла к себе: – Анна, нам надо сделать выбор…

– Какой?

– Очень много врагов, Анна. Мы можем победить… можем их убить. Но есть и другой выход, сестра.

– Я понимаю, – Анна кивнула. – Но… он так нас ненавидит.

– Шедченко не способен любить. Он не захочет прощения и света.

– Не понимаю, – тихо ответила Анна.

– Ты поймешь, – пообещала Мария.

Не было сил. Карамазов все-таки остановился, перетянул раненую руку, но крови было потеряно слишком много.

Его клонило в сон, словно после самой напряженной тренировки. Сможет ли полковник его догнать, выследить… ведь и ему приходится остерегаться милиции…

Все едино. Даже если сад не оцеплен, если он сможет выйти и поймать машину… нет, чушь. Никто не остановит окровавленному человеку.

От тоски и бессилия хотелось кричать. Илья уже не бежал – шел, в глазах темнело. Потом он увидел девушек и остановился.

Посланница Добра.

Все-таки и остальные решили вмешаться…

Илья поднял «стечкин» и оскалился в горькой улыбке. Как бы там ни было – часть задания он выполнит.

Посланница медленно пошла к нему. Следом, чуть отставая, явно напуганная, двинулась девушка-прототип.

– Ты умираешь, – сказала Посланница. Без того напора и убеждения, без той веры, что была ее оружием. Просто констатируя факт.

– Может быть, – Илья сделал шаг, прислонился к дереву. Снова улыбнулся. – Но ведь – не один!

– Я могу спасти тебя.

Это было сказано просто, слишком просто для обмана. Опять-таки – только факт.

– Что это даст мне? – Илья повел стволом. – Стой. Ближе… нельзя.

Посланница остановилась.

– Жизнь. Прощение.

– Я ни в чем не виновен.

– Знаю. Ты сам жертва, Илья. И я могу дать тебе прощение… прощение и жизнь, новое служение.

– Я уже служу!

– Не все ли равно для тебя, кому служить?

– Нет. Не все равно. Я несу миру свободу… право каждого – быть собой. Не зависеть… от догм. Ты…

– Что ты знаешь обо мне? – девушка села на корточки, зачерпнула ладонью мокрую листву. – Сядь, тебе тяжело…

– Я помню твои визиты…

– Помнишь ли, Илья? – девушка смотрела с иронией, с насмешкой… все они насмехаются… но почему-то не было привычной ярости…

– Да! «Возлюбите друг друга», «простите друг друга», «повинуйтесь заповедям моим»… – Карамазов засмеялся. – «Не убий», «не прелюбодействуй»… почему так много «не»? Где они, твои заповеди, а? Их чтут… словно музейный хлам. Кто верит в них, в твои законы?