Золотая коллекция классического детектива (сборник) - Гилберт Честертон

– А эта достойная дама, – шепотом спросил я, наклонившись к месье Майяру, – женщина, которая сейчас говорила и кукарекала, надеюсь, ее не стоит бояться?

– Бояться? – неподдельно изумился он. – Что вы имеете в виду?

– Ну, она всего лишь слегка тронутая, да? – сказал я и постучал себя пальцем по голове. – Не буйнопомешанная? Я уверен, что не буйно.

– Mon dieu! Что вы себе вообразили? Эта дама, мадам Жуаез, – моя давняя и близкая подруга! Она так же нормальна, как и я. Да, у нее есть свои маленькие причуды, но все женщины в возрасте… все женщины в очень преклонном возрасте немного чудаковаты!

– Да, разумеется, – пробормотал я. – Конечно… А все эти остальные дамы и господа…

– Мои друзья и служители заведения, – оборвал меня на полуслове месье Майяр, принимая строгий вид. – Мои очень хорошие друзья и помощники.

– Как? Все? – изумился я. – И эти женщины, и все остальные?

– Конечно же, мы не можем обойтись без женщин, – ответил он. – Женщины – лучшие в мире сиделки для ухода за душевнобольными. У них это от природы. Их яркие глаза производят замечательное воздействие… Что-то наподобие взгляда змеи.

– Разумеется, – произнес я. – Разумеется! Но они какие-то странные… Ведут себя как-то необычно… Вы не находите?

– Странно! Необычно! Да с чего вы вообще это взяли? Мы тут на юге люди простые… К разным церемониям, знаете ли, не привыкли. Живем в свое удовольствие и делаем то, что хочется… Наслаждаемся жизнью и все такое…

– Разумеется, разумеется, – согласился я.

– Да и потом это «Кло де вужо», может быть, слишком уж того… сердитое… Ну, вы понимаете, да?

– Разумеется, – ответил я, – разумеется. Да, кстати, месье, если я правильно понял, система, которую вы у себя ввели, отказавшись от знаменитой «системы умиротворения», отличается крайней строгостью?

– Ни в коем случае. Наши пациенты ограничены в передвижениях, это вызвано необходимостью, но лечение – я имею в виду медицинское лечение – согласовывается с самим пациентом.

– И эту новую систему изобрели вы?

– Не совсем так. Некоторый вклад внес профессор Смоль (это имя наверняка вам знакомо), и, кроме того, за определенные изменения мне нужно поблагодарить знаменитого Перье, с которым, если я не ошибаюсь, вы имеете честь быть знакомым лично.

– Должен признаться, – ответил я, – я никогда даже не слышал об этих господах.

– Как!!! – вскричал мой хозяин, резко отодвинув стул и всплеснув руками. – Не ослышался ли я? Не хотите же вы сказать, что… Что только сейчас впервые услышали об ученейшем докторе Смоле и о знаменитом профессоре Перье?

– Мне стыдно признавать свою невежественность, – ответил я, – но правда превыше всего. Честное слово, мне ужасно стыдно, я готов сквозь землю провалиться, но в самом деле не знаком с работами этих, без сомнения, великих ученых. Я обязательно разыщу их сочинения и изучу их самым внимательным образом. Месье Майяр, право, мне ужасно, ужасно стыдно. Я просто повержен в прах!

И я говорил совершенно искренне.

– Довольно, довольно, мой юный друг, – ласково сказал он, похлопывая меня по руке. – Давайте-ка выпьем сотерна.

Мы выпили. Остальная компания с воодушевлением последовала нашему примеру. Они болтали, они обменивались шутками, они смеялись, они несли глупости и чудили; визжали скрипки, грохотали барабаны, тромбоны ревели, словно целое стадо медных быков Фаларида[64], и по мере того как лилось вино, все это действо постепенно принимало все более и более необузданный характер, пока не превратилось в какую-то вакханалию in petto[65]. Тем временем мы с месье Майяром придвинули к себе несколько бутылок сотерна и вужо. При этом нам приходилось в буквальном смысле перекрикивать шум, ибо сказанное обычным голосом имело не больше шансов быть услышанным, чем голос рыбы со дна Ниагарского водопада.

– Скажите, месье Майяр, – прокричал я ему в самое ухо, – до обеда вы упомянули что-то об опасности старой «системы умиротворения». Что вы имели в виду?

– Да, – ответил он, – иногда немалая опасность действительно существует. Никогда не знаешь, что придет на ум сумасшедшим, и, по моему мнению (и в этом доктор Смоль и профессор Перье со мной согласны), небезопасно оставлять их полностью без присмотра. Безумца можно на какое-то время что называется «умиротворить», но в конце концов это может привести его к буйству. Кроме того, общеизвестно, какой хитростью и коварством наделены душевнобольные. Если сумасшедший что-то задумал, он будет скрывать свои планы чрезвычайно изобретательно. Сноровка, с которой он может дать сто очков вперед любому человеку в здравом уме, для метафизика представляет собой одну из величайших загадок в изучении разума. Если сумасшедший начинает вести себя, как совершенно здоровый человек, самое время надевать на него смирительную рубашку.

– Но дорогой месье, а разве опасность, о которой вы говорите, судя по вашему опыту… по опыту управления этим домом… Вам приходилось на практике сталкиваться с какой-нибудь угрозой, возникшей из-за свободы, которой здесь пользовались ваши пациенты?

– Здесь? По моему опыту? Разумеется. Например, не так давно именно в этом доме произошел один необычный случай. Как вам известно, здесь раньше практиковалась «система умиротворения» и пациентов было намного больше. Все как один вели себя просто изумительно. До того смирно, что любому здравомыслящему человеку одного этого было достаточно, чтобы заподозрить, что они замыслили какой-то дьявольский план. И точно, в одно прекрасное утро они скрутили по рукам и ногам всех надзирателей, бросили их в камеры и стали держать их там, как сумасшедших, а сами тем временем захватили все здание и начали выдавать себя за надзирателей.

– Боже правый, не может быть! В жизни не слыхивал ничего более странного!

– Да-да, так и было, верьте или нет… И все это случилось по вине одного болвана… сумасшедшего… которому почему-то пришло в голову, что он изобрел лучшую систему управления, чем все, существовавшие до того… Я имею в виду систему, когда правят сумасшедшие. Думаю, он хотел испытать свое изобретение, для чего и подговорил остальных пациентов принять участие в заговоре и свергнуть существующую власть.

– Неужели ему это удалось?

– Можете не сомневаться. Вот так надзиратели и поднадзорные поменялись местами. Вернее, не совсем, поскольку сумасшедшие-то жили свободно, а надзирателей они закрыли в камерах и обращались с ними, как это ни печально, не слишком любезно.

– Но, надо полагать, вскоре произошла контрреволюция? Такое положение вещей не могло ведь долго продолжаться. Люди, живущие вокруг, гости, посещающие больницу, – они наверняка подняли бы тревогу.

– Тут-то вы и ошибаетесь. Предводитель повстанцев был слишком хитер. Он вовсе перестал принимать посетителей… Лишь однажды сделал исключение для одного молодого человека, с виду весьма недалекого, бояться которого у него не было причин. Он впустил его – просто так, для разнообразия, чтобы посмеяться. А после того как достаточно с ним натешился, отпустил его на все четыре стороны.

– И как долго продлилась власть этого безумца?

– О, очень долго. Месяц, самое меньшее… Насколько дольше, не могу точно сказать. А сумасшедшие тем временем веселились вовсю, о да! Они сняли с себя свои обноски и переоделись в одежду и фамильные драгоценности, которые хранились в château. Подвалы здесь забиты вином, а эти сумасшедшие по части выпить – сущие дьяволы. Поверьте, жили они припеваючи.

– А лечение? Какое все-таки лечение применил вождь повстанцев?

– Что касается этого, сумасшедший ведь не всегда глуп, о чем я уже говорил, и лично я совершенно искренне уверен, что предложенное им лечение гораздо лучше прежнего. Это была действительно превосходная система: простая, четкая, никаких хлопот… Словом, просто изумительная система.

Тут рассказ хозяина был прерван очередной серией криков, таких же, как те, что смутили нас в прошлый раз. Правда, сейчас, похоже, кричавшие стремительно приближались.

– Боже милосердный! – воскликнул я. – Это наверняка сумасшедшие. Они вырвались на свободу!

– Боюсь, что вы правы, – смертельно побледнев, ответил месье Майяр.

Не успел он это произнести, как крики, сопровождавшиеся громогласной бранью, раздались за окнами, и стало понятно, что какие-то люди пытаются ворваться в обеденный зал. Дверь сотрясалась, будто в нее били кувалдой, ставни ходили ходуном и грохотали под напором яростных ударов снаружи.

Переполох, который начался в комнате, трудно описать. Месье Майяр, к моему величайшему изумлению, бросился под буфет. От столь здравого человека я, признаться, ожидал большей решительности. Музыканты, уже с четверть часа слишком пьяные, чтобы заниматься своим делом, разом вскочили, схватили инструменты, взгромоздились на свой стол и грянули «Янки-Дудл»[66]. И хотя исполнение их и не было слаженным, все то время, пока длилась эта свистопляска, играли они с поистине нечеловеческой энергией.