Осень на краю - Елена Арсеньева

Ему коротким словом поясняли, куда.

Появилась полиция, сахар быстро распаковали и распродали по 20 копеек за фунт, хотя лавочник причитал, он-де брал у оптовика по 23 копейки, и теперь настал ему разор.

А Шурка приметил в толпе ту же бабу, что скандалила на базаре. Была она чрезвычайно тоща и потому приметна. Мелькнуло еще одно знакомое лицо – благообразного пролетария.

Видимо, эти двое обладали ненасытной страстью к скандалам, ибо как-то незаметно оказались в толпе, двинувшейся к другой лавке, еврея Калика. Репортером Русановым владела та же страсть, только профессиональная, поэтому он был вынужден сделаться свидетелем грабежа: сахар, мыло и другие товары были поделены меж собой самыми крикливыми и хваткими.

Явилась полиция, и кто-то сразу указал на тощую бабу. Пристав направился было к ней, но тут, словно по команде, в полицию полетели камни.

Одним из них был ранен в голову помощник пристава. Полиция отступила, и толпа на Владимирской разошлась только к ночи. Шурка уехал в редакцию писать первую «Хронику».

Спал он кое-как (уже начал привыкать, впрочем) и в семь утра вовсю названивал в заречные полицейские участки. Магическое имя Смольникова (тот и впрямь разрешил Шурке при надобности его упоминать) делало замкнутых блюстителей порядка если не разговорчивыми, то, по крайности, отзывчивыми, и Шурка запросто узнал, что толпы баб ни свет ни заря начали собираться у сормовских лавок. Шурка опрокинул в себя стакан чаю и, отмахиваясь от Дани, умолявшей дождаться, пока испекутся ватрушки с яблоками, побежал на трамвай. На Московском вокзале вскочил в пригородный сормовский составчик, а со станции взял извозчика до Сормовской площади.

Здесь события уже вовсю бурлили. Шурка успел узнать, что с самого раннего утра толпа штурмовала магазин Чудакова и потребовала открыть все находящиеся при магазине хранилища с целью проверить, не скрыт ли в них сахар. Чудаков, испуганный, требование исполнил, но сахара у него не оказалось. Разочарованная толпа набрала из коробок конфет, причинив послушному лавочнику огромный урон, и направилась в магазин Жданова, где повторилась та же история. Шурка появился как раз тогда, когда толпа, достигшая уже огромного количества (тысяч десять человек, как показалось ему), направилась к магазину Теребилина и потребовала открыть складочные помещения, дабы также выяснить запасы сахара и мыла. Порой из огромного болота многоглавой толпы вытекали мутные ручьи и окружали то один, то другой магазин или лавку, встречавшиеся на пути.

Шурка изо всех сил силился пробиться к голове толпы. Ему было странно, что в разгар рабочего дня не работает такая огромная масса сормовичей. Отнюдь не одни только бабы составляли процессию, здесь было много мужчин – и молодых, и не первой молодости, мелькали и вовсе уж седые головы. Одно лицо вдруг показалось знакомым. А, так это же тот самый вчерашний седой благообразный пролетарий. Эвон куда его занесло! Чем же он зарабатывает на жизнь, интересно, раз второй день по городу болтается?

Спустя несколько минут Шурка увидел еще одну «знакомую» – бабенку, которая вчера бесновалась то на рынке, то в лавках. Шурка обратил внимание, что она раз или два приближалась к пролетарию и что-то у него спрашивала. Иногда подходили к нему и другие бабы склочного вида, в которых только слепой не различил бы этакие дрожжи для толпы, которые принуждают сквашиваться всякую «брагу» и перебраживать всякое «тесто». Создавалось впечатление, что бабенки советуются с «пролетарием». Потом Шурка обнаружил еще трех-четырех советчиков такого же рода – все тихие, благообразные, с проседью или седые вовсе, с непременными аккуратно подстриженными усами, представляющие тот тип «образованного пролетария», на который возлагали большие надежды учителя, врачи, адвокаты и прочая мелкотравчатая русская интеллигенция. Этот-де пролетарий, говорили они, под нашим руководством расчистит нам путь к демократическим свободам.

«Ишь как расчищают – бабьими скандалами!» – подумал Шурка. А еще подумал, что женщина и впрямь мощная движущая сила народная. Когда в толпу начинали ввинчиваться бабьи истошные взвизги, когда простоволосые сормовские лисистраты трясли тощими, иссохшими грудями, буравили толпу выкаченными в натуге глазами и пялили в крике щербатые, гнилозубые рты, тут же мутились мозги даже у самых разумных на вид мужиков, и глаза у них становились одинаково бессмысленными.

Когда репортер Русанов (он же Перо) писал свою знаменитую статью из психиатрического отделения на Тихоновской улице, кто-то из врачей обронил слова: «Массовый психоз». Речь тогда шла, конечно, о массовом психозе среди солдат на поле боя. Сейчас Шурка имел возможность наблюдать его проявление у толпы, охваченной жаждой разрушения. Нет, не так… подстрекаемой к разрушению!

Теперь он старался уже не отставать от благообразного «пролетария» и вскоре выяснил, что зовут его Илья Матвеевич: его порой окликала по имени-отчеству то одна, то другая «дрожжевая» бабенка.

Глаза у Ильи Матвеевича оказались, впрочем, необычайно востры: он вскоре приметил, что некий юнец в перелицованной куртке следует за ним чуть не по пятам, и начал Шурки сторониться. Шурка же старался делать вид, что он тут вовсе ни при чем, что он подчиняется исключительно прихотливому течению толпы, которая и выносит его неуклонно прямиком на Илью Матвеевича.

Репортер Русанов на какое-то время так увлекся этой игрой (ему пока еще казалось, будто это именно игра), что даже перестал следить за развитием «сахарных событий». А они между тем приняли угрожающий характер.

Толпа окружила лавку с вывеской «Теребилин и братья». Братьев видно не было, а сам Теребилин, выглядевший совершенным персонажем какой-нибудь из пьес Островского в исполнении передового, прогрессивного московского театра, а потому сразу вызвавший к себе неприязнь народных масс, вышел на крыльцо лавки и заявил, что сахара у него имеется всего лишь шесть ящиков, да и те оставлены им для рабочих его кирпичного завода, коих снабжать сахаром он обязан по заключенному с ними условию.

Известие о том, что у пузатого дядьки, поперек живота которого лежала массивная часовая цепочка американского красноватого золота «Томпак», имеется еще и кирпичный завод, работники которого имеют возможность в любое время дня и ночи жрать сахар, которого лишены другие, вмиг довело настроение голодного люда (чай, с самого ранья глотки драли, маковой росинки ни у кого во рту не было, разве что кто наелся конфектов в разграбленных лавках) до точки кипения.

– Песку! Песку! – раздались вопли, быстро перешедшие в дружное скандирование: – Пес-ку! Пес-ку да-вай!