Разбой - Петр Воробьев

– Суд богов? – получше одетый дайнав с мечом на поясе встрепенулся. – Поединок!

Его старший соплеменник с трёхстволкой почему-то не зажёгся идеей:

– Да какой у вас выйдет суд богов? На оружие его посмотри! Это ж альбингский клеймор, этот малый, поди, с самим гнёвским мечником боевому искусству учился! Нет, не зря Биря вспомнили! Единорожицу в Тиховольском лесу положили, пусть отшельник Тиховольского леса нас и судит!

Это предложение встретил одобрительный ропот.

– Отшельник? – переспросил ловчий.

Старый дайнав принялся терпеливо, как недоумку, объяснять:

– Седой, ветхий, посреди леса поселился, в Уленгеровом скиту, и за Уленгеровым капищем смотрит…

– Он про Курума, – объяснила Хельга. – Я его приведу.

– Погоди, провожатых тебе отрядим, – сказал венед с ракетным ружьём. – Зачем мне в Тиховольском лесу провожатый? – в сочетании слов было не больше смысла, чем в лесоповале посредством пилочки для ногтей.

– Доченька, я твоему лесному чутью доверяю, как своему, – Дромил огляделся по сторонам. – Но если Тиховольский лес единорожицу-то не сберёг, и тебе провожатые не во вред будут. Кстати, надо будет и к оставшимся единорогам охрану приставить, но сперва… А ну, Репица, Яроструй, идите с Хельгой! Мстиборко и вы, Фридмар с Нанной, каждый выберите по паре гаёвщиков и ищите единорогов!

День и так уже начался отвратно, только общества Яроструя и не хватало.

– Самбор, пойдём за Курумом?

Дайнав, что всё тянулся к мечу, с трудноопределимым выражением на побледневшем лице уставился на поморянина.

– По дороге про Меттхильд мне расскажешь? – продолжила Хельга.

Путь к Уленгерову скиту в самой глубине леса лежал сперва вдоль ручья, потом свернул от него влево. Высоко в небе обменивались зовами птицы. В развилке ветвей одного из вековых дубов на высоте в дюжину саженей виднелось неряшливое гнездо. Величественный крачун[278], каждое крыло в пару аршин, сменил подругу на кладке, та поднялась в воздух и сделала пару кругов, подозрительно приглядываясь к Самбору и Хельге и распугивая мелких пернатых, даром что её пищей были почти исключительно змеи и другие пресмыкающиеся. Дальше тропа вилась через заросли бересклета, черёмухи, недавно зацветшей смородины, и ещё не успевшей зацвести малины. Время от времени на глаза попадались пятнистые стебли саранки. Шмели и дикие пчёлы гудели над цветами, избегая только соцветий звездовки – её опылял особый вид жуков.

Разговор с Самбором пошёл сперва не про Меттхильд. Хельгина догадка оказалась верна – поморянин был сильно не в порядке. Никаких доброжелательно-ехидных подначек, ни одной поморянской прибаутки о козе, и даже когда янтарный схоласт наконец слегка разговорился, выбранная им тема оказалась странной:

– В Синей Земле есть обезьяны-псоглавцы. Отец рассказывал, у них многое почти как у нас. Свои племена, вожди, даже собаки сторожевые есть, они щенков у шакалов воруют. Но нет ни речи, ни искусства, ни закона. Ни то, ни другое, ни третье им не нужно, потому что всё их взаимодействие сводится к одному – один псоглавец причиняет другому боль. Самка кусает и бьёт детёныша, когда учит его разорять муравейник. Самец кусает и бьёт самку, чтоб отнять ягоды, что она собрала. Самец посильнее кусает и бьёт того самца, чтоб сожрать его добычу и отпялить его самку.

– Жуть какая, – сказала Хельга.

Диагноз в общем-то был ясен. Время Самбора было полностью занято работой на космодроме и путешествиями по той же работе, что само по себе звучало не очень страшно. Это пока не вспомнить, что работу ту задавал Сеймур Кнутлинг, которому до полного сходства с надзирателем за рабами на палубе какого-нибудь мидхафского дромона тёмных веков недоставало только плети-девятихвостки, да драной туники в винных пятнах. Добавим к сменам в дюжину часов и без выходных путешествия в места, где идёт варварское вторжение со всеми сопутствующими обстоятельствами, и можно строить почётную стражу к торжественному выносу мозга.

Хельга решила, что сразу после разрешения мерзкого дела с Пушинкой следовало провести вмешательство: поймать в лесу первого же лося, готового за мзду в виде солёных грибов нести на спине седло, доехать до ближайшей деревни с телефоном, позвонить Меттхильд, разъяснить ей положение с Самбором, и надоумить, чтоб она отпросила у Сеймура супруга с работы на несколько дней. Сводить его в Волын в театр на какую-нибудь комедию, или послушать вместе хорошую музыку, или просто погулять по окрестностям Пеплина, дать дури время повыветриться.

Тем временем, Самбор неумолимо продолжал вести безумные речи:

– Бо́льшая часть щенков, что они воруют у шакалов, дохнет. Племена всё время воюют друг с другом, если какое племя победит, всех самцов побеждённого племени убивают и съедают, а потом и детёнышей жрут, чтоб самки снова забеременели. И так из века в век.

– К чему ты это всё? – наконец не выдержала Хельга.

– А к тому, что эти псоглавцы – наши близкие родственники, и я начинаю опасаться, что в каждом смертном сидит такой псоглавец. Смотришь, лицо как лицо, а чуть что пойдёт не так, штукатурка обтрясётся, и глянет наружу потороченная обезьянья морда!

– Не все ж в круге земном так озверели, как девятиреченцы, – предположила Хельга.

– Я больше беспокоюсь, чтоб эту морду в зеркале не увидеть!

– Ну это уж ты совсем зря. Дайнавов ведь на подлёте не перестрелял? Сожаление руку остановило?

– Сожаление, что остановило мою руку, – Самбор снова невесело фыркнул. – Было о том, что весь боезапас у меня ещё на вылете из Щеглова Острога кончился. Пришли?

Самые древние идолы-капи были вытесаны из валунов в тёмное время – Кром, Магни, Собака. В последующие века, к ним добавили деревянных Сварожича, Погоду, Яросвета, Свентану, и бронзовую Беляну, так что истуканы неровной цепочкой окружали вершину невысокого холма, с приземистым прямоугольником жертвенника посередине. Чуть поодаль на север возвышался Слонь-камень, к которому прислонилась избушка Уленгерова скита, а за камнем – успевший одичать огородик, где Уленгер пустынник выращивал не то чтобы овощи и не то чтобы целебные травы, а всевозможную шмаль. Там и сидел Курум, устроившись в плетёном кресле, тетрадь на коленях, садовая тяпка и ведёрко с незнакомыми Хельге луковицами у ног, круглые очочки на носу, следы земли в седой бороде. О бороду старец вытер руки, прежде чем занести в дневник ботаническое наблюдение, плавно и быстро проговаривая вслух:

– «Горный гороховник, орени мимоза, в доледниковый эон водился в западном Винланде только вблизи вершин Мегорского хребта. Находка такого растения-палеотермографа в Тиховольском лесу на берегу Пшны, притока Наревки, может свидетельствовать о том, что климат ещё не вернулся к доледниковому, и находится в неустойчивом равновесии, что не исключает возврата оледенения. Ради осторожности следует заметить, что это растение могло быть намеренно занесено в Тиховольский лес из-за его лекарственных свойств». Ну, что? Хельга, чадо, кого в гости привела? Ты погоди… Самбор Мествинович?

– Курум Алностович, – мечник поясно поклонился старцу.

– Ну что ты с поклонами, – Курум поднялся, пристроил тетрадь на кресле, заложив страницу стилосом, и обнял Самбора. – Брони сколько понавешал, тебя и не обхватишь! Как холодильник… Ну пойдём в скит, расскажи, что в Поморье, как Меттхильд, что в поветах говорят, о чём в цехах судят, я бунунского чимара заварил, а Дромил вчера соты принёс, с диким мёдом…

– Мистагог, прежде ты нам нужен как судья в одном неприятном деле, – Хельге пришлось прервать старца. – Дичекрады Пушинку убили.

– Вот как, – только и сказал Курум.

Немного подумав, он добавил:

– Смертные доведены до отчаяния и поэтому совершают отчаянные поступки. Что, пошли.

Босой старец в перепачканной землёй и соками трав свите проворно зашагал по тропе.

– Ну что, как дела у моей ученицы?

Услышав этот вопрос, Самбор в кои-то веки вернулся в более естественное для себя состояние – возвеселился, загордился, и даже коз помянул:

– Заклинала меня, ещё когда летел в Винланд к Рёгнвальду, чтоб не лез в каждую драку. Радила коза козлу в огород не лазить, а сама уж там! Когда боргундцы напали на Поморье, повела пеплинское копьё в бой, вдвоём с матушкой!

– Про то я и в дённике прочитал. Ты про работу её расскажи!

– Она свела все топографические карты повета в одну, а эту карту послойно ввела в тьетокон. Теперь Вратислав отрядил под её начало трёх топографов, чтобы сделали то же самое для всего воеводства! Чтоб каждый рубеж и каждая вежа знала счёт, не говоря уж о дорогах и фарватерах!

– Хоть и воевода, а всё ж общественную нужду понимает, – одобрительно, насколько мог, сказал Курум.