Велимир Хлебников - София Старкина

(«Туда, туда, где Изанаги…»)

Эти стихи Хлебников все-таки прочтет в клубе. Что касается второй темы, то Хлебников давно уже считал строительство железных дорог чрезвычайно важным для России делом. Об этом он высказался в печати: в 1914 году в книге «Ряв!» он опубликовал «Ряв о железных дорогах». Там он говорит, что в Италии, например, железнодорожное полотно идет вдоль всей Италии, всей прибрежной полосы, и это очень выгодно в экономическом смысле. В Северной Америке железная дорога проходит вдоль всех больших рек, что также очень удобно для перевозки грузов. В России все железнодорожные ветки или не доведены до конца, или во многих случаях вообще отсутствуют. Путь вдоль Волги не доведен до Каспийского моря, что совершенно нелепо. Кроме того, удобно было бы связать железной дорогой Волгу и Днепр в среднем течении; на севере необходим путь, который свяжет между собой северные реки: Печору, Обь, Лену и Енисей. «Тогда только, — пишет Хлебников, — будет разумна паутина железнодорожных пауков Москвы и других городов».

В те годы Хлебникова никто не услышал да и не собирался прислушиваться к его словам. После революции Хлебников думал, что теперь-то его идеи будут востребованы, теперь-то он сможет реально влиять на общественную и политическую жизнь в России. Если идеи Хлебникова были в чем-то утопичны, то только в последнем. В отношении железных дорог жизнь доказала правоту Хлебникова. Действительно, на протяжении всего XX века железнодорожный транспорт оставался главным средством перевозок, и строительство железных дорог развивалось примерно так, как предполагал Хлебников. Это и Турксиб, и Байкало-Амурская магистраль, и построенные в годы советской власти железнодорожные линии в Сибири, на Урале, на Дальнем Востоке.

В Харьковском клубе «Коммунист» в 1920 году слушать лекции Хлебникова не захотели. В условиях полнейшей разрухи, голодных пайков, отсутствия не только электричества, но и керосина, выступление Хлебникова казалось неуместным. Его так и не утвердили в должности лектора. Однако связь Хлебникова с литературной студией при клубе «Коммунист» не порывалась, его приглашали на поэтические вечера, где он читал свои стихи.

Харьковский период был чрезвычайно плодотворным для него. Весной 1920 года Хлебников читает в литературной студии стихотворение «Единая книга»:

Я видел, что черные Веды,Коран и Евангелие,И в шелковых досках Книги монголовИз праха степей,Из кизяка благовонного,Как это делаютКалмычки зарей,Сложили костерИ сами легли на него —Белые вдовы в облако дыма скрывались,Чтобы ускорить приходКниги единой…

Далее страницами единой книги поэт называет моря, а великие реки — «шелковинками-закладками», где остановился взором читатель. Как вспоминает очевидец, «нараспев называя Нил и Обь, Миссисипи и Дунай, Замбези и Волгу, Темзу и Ганг, он постепенно воодушевлялся и резко повысил голос (обращаясь не то к себе, не то к кому-то из аудитории): „Да, ты небрежно читаешь. Больше внимания! Слишком рассеян и смотришь лентяем, точно уроки Закона Божия. Эти горные цепи и большие моря, эту единую книгу скоро ты, скоро прочтешь!“ На этот раз его слушали сосредоточенно. Аудитория была пестрой. Студийцы, райкомовцы, сотрудники губисполкома, несколько сотрудников Поюгзапа (политотдел Юго-западной армии), рабочая молодежь с паровозостроительного… Даже шумливые подростки, недавние гимназисты младших классов, ставшие учениками „единой трудовой“, прибегавшие в клуб ради величайшего лакомства тех вечеров — бутербродов с повидлом, даже они притихли. Закончив выступление, Хлебников неожиданно сник, погрустнел, замкнулся в себе. Видимо, ему было очень трудно выступать перед аудиторией, делиться тем, что он долго вынашивал. Когда ему стали задавать вопросы, он почти не отвечал, ограничиваясь бормотанием про себя».[114]

Тогда же Хлебников объединил это стихотворение с несколькими другими в цикл «Азы из узы». «Азы» — слово многозначное. В слове «азы» слышится и «аз» — «я», и начала, и Азия, куда Хлебников всегда стремился и в мыслях, и в стихах, и в жизни. «Узы» — прежде всего оковы, из которых выходят освобожденная Азия и весь старый мир. В это время Хлебников пишет и грандиозную утопию «Ладомир»:

И замки мирового торга,Где бедности сияют цепи,С лицом злорадства и восторгаТы обратишь однажды в пепел.Кто изнемог в старинных спорахИ чей застенок там на звездах,Неси в руке гремучий порох —Зови дворец взлететь на воздух.И если в зареве пламенУж потонул клуб дыма сизого,С рукой в крови взамен знаменБросай судьбе перчатку вызова.И если меток был костерИ взвился парус дыма синего,Шагай в пылающий шатер,Огонь за пазухою — вынь его.И где ночуют барыши,В чехле стекла, где царский замок,Приемы взрыва хорошиИ даже козни умных самок.Когда сам бог на цепь похож,Холоп богатых, где твой нож?

«Ладомир» можно перевести как мировой лад, грядущая мировая гармония. К воплощению этого понятия Хлебников стремился всегда: и называя себя Велимиром, и основывая общество Председателей земного шара, и мучительно размышляя над «законами времени». После революции и в годы красного террора в Харькове эта идея приобретает дополнительные черты. Первый вариант поэмы «Ладомир» заканчивался словами:

Черти не мелом — своей кровьюТого, что будет, чертежи.

Хлебников отвергает этот вариант, и окончательный финал поэмы звучит так:

Черти не мелом, а любовьюТого, что будет, чертежи.

Еще в 1918 году, описывая бои в Москве, поэт говорил: «Первая заглавная буква новых дней свободы так часто пишется чернилами смерти». В рабочей тетради появилась запись: «Мировая революция требует мировой совести». Хлебников до конца жизни оставался мечтателем и утопистом в том смысле, что не переставал надеяться на мировую совесть и мировой разум. И верил, что его труды могут помочь человечеству на пути к Ладомиру. Для этого ему надо было увидеть свои труды напечатанными.

«Ладомир» писался очень быстро, поэма была закончена за одну ночь, «походя на быстрый пожар пластов молчания». Он говорил: «…мне нужно, чтобы это было напечатано, тогда я, как Антей, прикасаясь к земле, снова набираюсь силы». Помочь издать «Ладомир» вызвался молодой художник Василий Ермилов. Его брат работал в литографии железной дороги, там тиражом всего 50 экземпляров удалось размножить книгу. Текст для литографского камня переписал и выполнил рисунок для обложки сам Ермилов. Весь «тираж» был отдан Хлебникову. В продажу эти книги не поступали, их Хлебников только дарил своим друзьям.